А вдруг это правда?

Кейли




Прошло три дня. Я сказала маме, что просто останусь у Зелл, раз она предложила, – все лучше, чем скучать дома одной, так как мама вечно была на работе или сидела в больнице у Каттера. У Зелл оказалось не так уж плохо, если не считать того, что она постоянно говорила с людьми по телефону о Каттере. Она уходила в соседнюю комнату и понижала голос, но я могла разобрать достаточно, чтобы понять, что 1) это было самое захватывающее событие, которое случилось с ней за долгое время, и 2) дела у Каттера идут не слишком хорошо. Но знаете, что она мне говорила? Она мне снова и снова обещала, что у него все хорошо и что я скоро смогу его увидеть. Ненавижу, когда взрослые лгут детям.

Я хотела увидеть Каттера, пусть даже он без сознания и подключен к множеству трубок и приборов. Я хотела увидеть маму. Мне хотелось поскорее со всем покончить, увидеть тот взгляд, каким она на меня посмотрит, взгляд, полный абсолютного разочарования, от такого взгляда думаешь, уж лучше бы на меня накричали. Я хотела, чтобы она вслух сказала, что я все испортила и что из-за меня она потеряет работу и дом, который мы арендовали, и бог знает что еще. Я дважды разговаривала с ней по телефону, но оба раза недолго, и в любом случае она не стала бы вдаваться в подробности, когда рядом маячила Зелл. Мой день расплаты наступит позже, и от одной мысли об этом у меня сводило живот.

Зелл пыталась отвлечь меня, чтобы я не думала о Каттере и о том, как все ужасно. Она просила меня помочь на кухне, пыталась научить меня играть в карты и отвела в библиотеку, чтобы взять книги на ее библиотечный билет. Я сказал ей, что могу потерять книги, а она ответила, ну и ладно, она просто заплатит за них, если такое случится, но она сомневается, что это произойдет. Я была рада книгам. Они давали мне повод уйти в свою комнату (которая на самом деле была комнатой ее сына) и побыть одной. Но если я оставалась там слишком долго, Зелл стучала в дверь и спрашивала, все ли со мной в порядке и не хочу ли я чего-нибудь поесть или попить. Она всегда пыталась накормить меня.

Наверное, если бы мне пришлось где-то жить, это было бы не самое худшее место, где я могла бы очутиться, пусть она и поселила меня в комнату, которая пахла мальчишками. Зелл была милой, хотя и немного чудаковатой (мне нравится это слово), а с ее мужем, Джоном, было весело. Мы ужинали вместе, втроем, за столом, обсуждая новости, погоду и всякое разное – то, что, как мне всегда казалось, обсуждают за столом семьи. И иногда мне на мгновение казалось, что так будет всегда, что я смогу полностью превратиться в кого-то совершенно другого – в кого-то, кто вырос в таком доме, а не в «бельме на глазу» у соседей. А потом мне становилось стыдно, что я думаю о себе, особенно если учесть, что Каттер пострадал, потому что я думала только о себе. В такие моменты я шептала: «Прости» – и воображала, что Каттер, где бы он ни был, меня слышит.

Поздно ночью, когда Зелл и Джон думали, что я заснула, я на цыпочках подходила к окну в комнате их сына и смотрела на звезды в небе, направляя желание к каждой из них. И все мои желания были только о том, чтобы Каттер поправился. Я думала только о нем, а не о себе, заставляя свой мозг не думать о предстоящем учебном годе или о друзьях, которых у меня не было, или о том, смогу ли я когда-нибудь где-нибудь найти свое место. Я пообещала тому, кто создал эти звезды, что, если Каттер поправится, я никогда не буду заботиться ни о ком, кроме него. До конца моей жизни! И (по большей части) я верила, что это возможно.





Зелл




Зелл вытащила табуретку в сад, собираясь прополоть сорняки и, неловко пристроившись на ней, вырывала несчастные растения с корнем (это занятие она находила очень даже терапевтическим), когда услышала приближающиеся шаги. В прошлые годы это обычно была тяжелая поступь Джона, пришедшего спросить, что подадут на обед, где лежит то-то и се-то, хотя он прожил в этом доме последние тридцать лет.

Но сегодня это был не Джон. Эти шаги были слишком легкими для него, маленькие шаги эльфа. Она повернулась, чтобы поздороваться с Кейли, чье присутствие быстро становилось привычным. Джон только вчера вечером предупредил ее, чтобы она не слишком привязывалась к девочке. Она отвернулась от него, занявшись помешиванием бобов, пока он не сдался и не ушел. Приятно, когда есть о ком заботиться, для кого готовить.

Вчера вечером она приготовила большой обед, такой же, какой готовила ее мама: стейк по-деревенски, картофельное пюре с подливкой, свежая кукуруза, стручковая фасоль и нарезанные помидоры. Она даже испекла печенье, чего уже сотню лет не делала. Кейли нравилась ее стряпня, и ела она за двоих. Зелл беспокоилась, что девочку дома плохо кормят, и решила заняться ее питанием.

На десерт она приготовила настоящий банановый пудинг, но выяснилось, что Кейли не любит бананы. Это было не страшно, потому что в морозилке лежало мороженое, и Джон с радостью умял банановый пудинг, хотя уже наелся. Она посмотрела на свой живот, выпиравший из-за пояса, затем подняла глаза и улыбнулась Кейли. Она поправила широкополую соломенную шляпу, чтобы лучше видеть девочку.

– Хорошо выспалась? – спросила она.

Кейли кивнула, прикусив губу, и оглянулась по сторонам, словно изучала окрестности.

– Дай мне только минуту, я закончу здесь и приготовлю тебе завтрак.

Зелл снова повернулась к сорнякам и поморщилась, когда ее колено напомнило о себе от резкого движения. От табуретки толку не было никакого. Она тосковала по возможности встать на колени, погрузить руки в землю, носом в нее ткнуться…

– Я могу помочь тебе с этим… если хочешь, – предложила Кейли. Она подошла ближе, оказавшись в поле зрения Зелл.

– Ты разбираешься в садоводстве? – спросила Зелл, не в силах скрыть удивление.

Кейли пожала плечами.

– Я помогала одной учительнице в моей старой школе. Мы создавали среду обитания для диких животных. Это был проект на целый учебный год, но… мы переехали, прежде чем его закончили. – Кейли на секунду задумалась. – Это было две школы назад.

Она пожала плечами, как будто это ничего не значило, но Зелл прочла по задумчивому личику, что это ложь. Она снова услышала предупреждение Джона о привязанности, его вчерашние слова эхом отдавались у нее в голове. Он слишком хорошо ее знал.

– Но тебе понравилось?

Кейли кивнула.

– Мне нравилось обустраивать место… для животных и всякой всячины. Мы посадили специальные растения, которые они могли бы есть, и сделали места, где они могли бы спрятаться. – Она снова пожала плечами. – Это было круто.

У Зелл сдавило горло, и, прежде чем заговорить, она откашлялась.

– Держу пари, ты бы хотела посмотреть, что в результате получилось.

Кейли кивнула, не сводя глаз с сада. Она несколько раз моргнула.

– Да. Мама сказала, что мы можем как-нибудь туда съездить, но… у нее никогда нет времени.

– А школа далеко? – спросила Зелл.

Кейли задумалась.

– Наверное, в часе езды или около того. Возможно.


– А, – протянула Зелл. Она подумала, какой была ее собственная жизнь, когда ее дети были маленькими; казалось, что на нее слишком много свалилось, а ведь она была домохозяйкой, и других обязанностей у нее не оставалось. Она столько всего собиралась сделать вместе с детьми, для детей, но вечно не хватало времени, а потом их детство кончилось. – Уверена, что твоей маме очень хотелось бы тебя отвезти.

– Ага, – согласилась Кейли. – Я знаю, что ей хотелось бы, если бы она могла. – Она взглянула на Зелл. – Она хорошая мама.

– Не сомневаюсь, милая.

Зелл заметила склонность Кейли защищать мать, даже когда против нее не выдвигали обвинений. Эта женщина – Лайза – явно не справлялась с навалившейся на нее ответственностью с нехваткой ресурсов, что усугублялось (как догадалась Зелл по нескольким брошенным вскользь Кейли фразам) тенденцией находить себе неподходящих мужчин – жестоких, да к тому же нахлебников. Зелл уже видела такое раньше. Ее собственная сестра, например, сейчас жила в Арканзасе со своим четвертым мужем. Зелл не осуждала мать Кейли, по крайней мере, она надеялась, что ей удается не подавать виду. Она просто пыталась помочь. Где-то глубоко внутри ее прозвенел предупреждающий звоночек, но она его проигнорировала.

– Можно мне к ней? – спросила Кейли, словно почувствовав момент слабости, удобное время для удара. Дети, – вспомнила Зелл, – чрезвычайно ловки в таких вещах. – Я хочу увидеть ее и Каттера.

Зелл буквально вчера разговаривала с Лайзой, когда та заходила к Кейли. Каттер все еще был на волосок от смерти. Он цеплялся за жизнь, но улучшения, на которое все надеялись, не наступало. Лайза и Зелл решили, что Кейли будет лучше не ходить к Каттеру, пока он не очнется. Именно так они и выразились, свели в одной фразе слова пока и очнется – им обеим хотелось верить, будто такой позитивный настрой сам по себе все изменит. После ухода Лайзы Зелл произнесла небольшую молитву за мальчика, хотя была не в том положении, чтобы просить милости у Всевышнего.

– Скоро, милая, – пообещала ей Зелл. – Я со дня на день жду, когда твоя мать сообщит мне, что врачи разрешили Каттеру принимать посетителей.

Когда прочие аргументы не срабатывают, валите вину на врачей. И это тоже она помнила по опыту с собственными детьми. Доктор сказал: ты должен это съесть. Доктор сказал: тебе пора спать. Доктор сказал: надо намазаться солнцезащитным кремом или нельзя будет пойти купаться. Из «доктора» всегда получается хороший козел отпущения. Зелл затаила дыхание и понадеялась, что ее уловка подействует на Кейли так же, как на ее собственных детей.

– Хотелось бы, чтобы эти доктора поторопились, – проворчала Кейли, опускаясь рядом с Зелл на траву.

– А что, если… – начала Зелл, ее губы произнесли эти слова еще до того, как идея полностью оформилась.

Кейли подняла голову, на ее лице отразилось ожидание. Как и большинство детей, она знала, что вопросы, которые начинаются с «что, если…», обычно очень даже хорошие.

– А что, если, – продолжала Зелл, – мы с тобой превратим мой двор в место обитания диких животных? Это может стать нашим маленьким проектом, пока ты здесь.

Она наблюдала за реакцией Кейли, надеясь, что не совершает колоссальную ошибку. Внутренний голос твердил ей: Ничему-то ты не учишься. Но что-то еще ныло и канючило: А вдруг на сей раз все будет по-другому.

Кейли колебалась лишь мгновение, как будто в ней шел собственный внутренний диалог. Но затем нетерпеливая мечтательность вернулась, и на ее маленьком личике появилась улыбка. Искренние улыбки Кейли были редкостью, и Зелл позволила себе порадоваться ей, ведь эта предназначалась только для нее.

– Так что? – спросила она, желая услышать ответ из уст самой Кейли.

Кейли энергично кивнула, ее улыбка стала шире.

– Да! – воскликнула она. Вскочив, она побежала прочь, затем повернулась, чтобы поманить за собой Зелл. – Я знаю один сайт, на который мы должны зайти! – крикнула она с другого конца двора. – Ну же! Я тебе покажу!

Зелл улыбнулась и начала медленно подниматься с табуретки, ее колено теперь протестовало против любого движения. В мгновение ока Кейли снова оказалась рядом с ней.

– Давай, – сказала она, протягивая маленькую руку. – Я помогу тебе встать.

Зелл сделала единственное, что оставалось: она взяла Кейли за руку и позволила девочке помочь ей подняться.





Брайт




Она опустилась на холодный кафельный пол прачечной и заставила взять себя в руки. Она нашла визитку в кармане своих шорт, спасла ее за несколько секунд до того, как шорты полетели в стиральную машину, где ее уничтожила бы горячая вода, которая вот-вот полилась бы в барабан. С колотящимся сердцем Брайт про нее вспомнила и вытащила из тайника между слоями джинсовой ткани, а ведь спрятала ее туда как оружие защиты в тот вечер, когда чувствовала себя особенно уязвимой. Она думала не о лице Дженси, а о лице Ивретта, когда тот смотрел на нее. Она беспокоилась, что возвращение Дженси поставило под угрозу все, что она для себя выстроила.

В детстве она хотела именно того, с чем росла. Она хотела воспроизвести тот образ жизни, который знала. Среди всех друзей она одна такого хотела и все свои девичьи годы слушала различные рассказы о том, как у подруг-то будущее будет иным. Дженси хотела большой дом. Ивретт хотел Дженси. Другие друзья хотели больше религии или меньше, больше свободы или меньше, больше денег (но никогда не меньше), другой политики и политиков, других традиций, другого мирка, отличного от того, в котором они были воспитаны. А она вежливо слушала, кивала в подходящих местах и отпускала ободряющие замечания. Но в глубине души она думала: Разве плохо хотеть то, что имеешь?

Она любила своих родителей, свой дом, свой поселок, даже свою школу. Она любила плавать с одними и теми же ребятами каждое лето в бассейне, большой праздник Четвертого июля, который длился весь день и всю ночь, то, как солнечные лучи отражались от озера, а ветер гнал рябь по воде. Она любила ходить в церковь по воскресеньям и есть пиццу навынос по пятницам, она любила фотографии друзей и членов семьи с рождественских открыток, прикрепленные к дверце холодильника в течение нескольких месяцев после окончания праздников, и любила читать в гамаке после полудня на заднем дворе. Она любила ощущение принадлежности этому месту и этим людям. Она знала, что ей повезло, – у многих детей не было того, что было у нее. Чего еще можно было желать?

Присев на корточки на полу своей прачечной, проводя пальцами по рельефным черным буквам, она колебалась между желанием вспомнить и желанием забыть, между тем, кем она была тогда, и тем, кем стала сейчас. Она получила именно то, что хотела, но за это пришлось заплатить цену, которой она никак не ожидала. Ее охватили беспокойство и тревога, ее сердце билось слишком сильно для матери-домохозяйки, которая занимается стиркой в обычный летний вторник.

Подобрав визитку, она вернула ее на прежнее место в ящике. Но, прежде чем она смогла спрятать ее снова, она остановилась, бросив последний взгляд на текст. Она записала имя, затем номер телефона, затем адрес электронной почты. Может ли быть, что ничего не изменилось? Будет ли больно попробовать?

Она глубоко вздохнула и потянулась за своим мобильным телефоном, заряжавшимся на столе, где она оставляла его каждый вечер. Набивая цифры с визитки на клавиатуре телефона, она мысленно себя подбадривала. Она же по работе звонит, не более того. Она проявляет должную осмотрительность ввиду неоднократных просьб своего работодателя, она просто поступает как разумный человек. Ее сердце колотилось, пока в трубке раздавались гудки… и гудки… и гудки. Включилась голосовая почта, и едва она услышала его голос, как нажала «Отбой» – рефлекторно. Это было неправильно, опасно и глупо. Она дышала так, словно пробежала марафон, нутро скрутило узлом. Она несколько раз прошлась взад и вперед перед столом, чтобы успокоиться, все еще стискивая в руке телефон.

Утром перед уходом на работу Ивретт сказал, что собирается записаться на прием в клинику, что они не могут больше откладывать. Он отмахнулся от ее возражений, положил руки ей на плечи и с серьезным видом обещал поддерживать ее на каждом шагу. Он никогда не поймет, что это – последнее, чего она хотела. Она сделает все, чтобы не услышать тот же вердикт, те же варианты, которые слышала раньше. И возвращение на работу может положить этому конец.

Она посмотрела на телефон, раздумывая, стоит ли позвонить снова и на этот раз не вешать трубку. Если ты сделаешь это, – подстегивала она себя, – все может измениться. Но все в любом случае изменится. Открыв вкладку последних вызовов, она повторно набрала номер. Услышав гудки, она откашлялась, готовясь оставить сообщение. Раздался тот самый голос, странно знакомый, хотя прошло уже много лет с тех пор, как она слышала его в последний раз. При звуках его она улыбнулась и заговорила после сигнала:

– Привет. Это Брайт Льюис. Мы познакомились несколько лет назад на конференции по системам автоответчиков, на коктейльной вечеринке. Не знаю, помнишь ли ты, но ты сказал, что я могу позвонить, если когда-нибудь буду искать работу, и вот я звоню. Так что, если у тебя будет возможность, мне бы хотелось это обсудить. Я знаю, что завтра четвертое, поэтому ты, вероятно, даже не работаешь на этой неделе, но, если сможешь мне перезвонить, мой номер…

Тут прозвучал сигнал, и ее отрезало.

Голос внутри ее произнес: Дело не только в работе. Но она его проигнорировала, затолкала в тот глубокий уголок в душе, где жила истина. Пока она стояла с телефоном в руке, на экранчик вернулась фотография их троих, разодетых к Пасхе. Она тогда нарядила Кристофера и Ивретта в очаровательные одинаковые пастельные галстуки-бабочки.

Она громко выдохнула и задумалась, стоит ли перезванивать, чтобы оставить номер телефона. Нет, номер отразится в списке входящих вызовов. Если он захочет выйти на связь, сам разберется, куда звонить.