9 часов над Атлантикой
Часть 5 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я понимаю, что с багажом на рейс не успею точно. Из-за сбоя в системе очереди образовались не только на регистрации, но и на таможенном досмотре — а это уйма времени со всеми раздеваниями и разуваниями. Похоже, чемодан придётся незаметно бросить у какой-нибудь стенки или в туалете, если найду его, конечно. Его потом обнюхают служебные собаки и вместе с сапёрами куда-нибудь утилизируют.
И вот в этот самый момент, когда я мысленно уже распрощалась со всеми любовно и даже страстно приобретёнными блузками, статуэтками, мозаичными тарелками, миниатюрами Пизанской башни, Эйфелевой и Коллизея, как минимум пятью парами сногсшибательных босоножек, одни из которых фиолетовые с эфемерной бабочкой на единственном ремешке, перед моими глазами предстаёт знакомое лицо. Нет, фортуна определённо меня любит, раз уж в такой патовой ситуации повезло повстречать не просто одноклассницу, а облачённую в костюм стюардессы!
— Клэр! — ору едва ли не на весь аэропорт.
Вообще-то, с Клэр мы не то, что не дружили, а совсем, прямо скажем, не ладили, будучи по разные стороны баррикад, но, тем не менее, в одном классе. Она как-то вырвала мне клок волос, а я хорошенько подбила ей глаз. В общем, наши с ней планеты никогда не находились в одной Солнечной системе. Клэр, к счастью, не делает вид, что не узнала меня:
— Харпер? Прости, не помню имя…ты, кажется, встречалась с Тьяго?
— Угу, — подтверждаю, — с Тьяго. Лея.
— Да-да, точно, Лея! Как твои дела, Лея? Как Тьяго? Вы всё ещё вместе, ребята, или разбежались?
— Всё отлично у меня, спасибо. Ты как?
— Да вот, летаю!
Элегантным взмахом руки Клэр обращает моё внимание на свой наряд — она бортпроводница Канадских авиалиний, что чётко обозначено на её бэйджике и красном шарфике. Собственно, это я уже давно заметила, и именно по этой причине проорала её имя на пол Барселоны.
— Оу, это круто! — сияю улыбкой. — А что, Канадские авиалинии летают в Барселону?
— О, нет! Я здесь по личным вопросам. Но сегодня у меня рабочий рейс из Вены в Торонто.
— Да ты что?!
— Да, представь. Мне очень повезло получить эту работу, ты же знаешь, какие у них серьёзные требования… А как дела у Тьяго?
— Он умер.
Её лицо вытягивается:
— Ой, прости… Мне жаль, я не знала. Как же так? Как это случилось?
— Слушай, — прерываю её, потому что у меня уже не то что минуты, а каждая секунда на счету. — У меня тут возникла проблема с распечаткой багажного стикера, а посадка на мой рейс заканчивается уже через… двадцать девять минут. Ты, как работник системы, не могла бы помочь? — и я киваю на свой чемодан.
— Ого! — округляет глаза Клэр. — Ты что, пол Барселоны скупила?
— Пол Европы. Так ты поможешь или нет?
Клэр в такой знакомой мне манере, что аж все зубы сразу сводит, изображает всем своим существом прискорбие:
— Боюсь, что нет, Лея. Это не в моих силах и не в моей компетенции. Но я всегда буду рада помочь тебе на борту самолёта Канадских авиалиний!
— Ясно, — говорю и почти мгновенно теряю к ней интерес.
— Мне нужно бежать, иначе не успею на посадку, — напоминает мне Клэр. — Ещё увидимся! И, нарочито модельно виляя задницей, мой последний оплот надежды уплывает в ту же сторону, куда так отчаянно нужно спешить и мне.
Я рассеянно обвожу взглядом ненавистный аэропорт — контору, обернувшуюся для меня таким разочарованием. Он смотрит на меня. Не через стёкла своих очков, а поверх них. Глаза у него… не просто красивые, а… красивые. И это как плевок Вселенной, а за ней её же удар под дых. И в этот момент мне истошно хочется, чтобы у безупречного внешне, но такого гнилого внутри мужика случился бы эпилептический припадок, чтобы он не умер, конечно, но чтобы повалялся на этом грязном полу, стуча зубами и уж, конечно, опоздал бы на свой самолёт вместе со своим чемоданом.
Я подхватываю свой обречённый чемодан, добираюсь до ближайшей стены и упираюсь в неё лбом. В прямом смысле прижимаю его к холодной краске. Просто, весь этот день с самого его начала — это уже слишком для меня. Даже для моей выдержки и закалки слишком.
Чтобы открыть чемодан, приходится залезть на него сверху. Молнию заклинило, потому что натяжение на корпус слишком велико, и я запрыгиваю на крышку прямо в обуви, затем упираюсь в неё рукой и коленями, второй рукой тяну за бегунок молнии — к счастью, всё получается.
И что же я вынимаю из Европы, втиснутой в этот китайский бокс, предназначенный для перевозки в Канаду? Сиреневые босоножки на шпильке. Прозрачная бабочка из капрона прилеплена к единственному хлястику на стопе примерно между мизинцем и тем пальцем, который рядом, второй и последний хлястик, опять же единственный, оборачивается вокруг щиколотки. Изящество — причина, по которой они запали мне в душу. Это как автограф из Европы на память. Спросите у меня сейчас, как попасть в Ватикан, и я сориентируюсь не сразу, но с закрытыми глазами приведу к витрине на одной из тёмных и узких улочек Венеции, за толстым стеклом которой увидела их.
Нет смысла пытаться закрыть чемодан — вряд ли мне это удастся — только время потеряю, к тому же он больше не мой, и его судьба мне не интересна. Поднимаю повыше голову, распрямляю плечи и спину, кто бы в неё не смотрел — мне плевать, и с босоножками в руке, а вовсе не с фиаско по всем фронтам, гордо беру курс на посадочный терминал.
Глава пятая. Идиотская
FOALS — Neptune
Очередь на таможенный досмотр… вызывает у меня мелкий, но стойкий психоз. Первые десять метров я продираюсь сквозь массу спин, голов, рук и ручной клади, помогая себе непробиваемой уверенностью и словами:
— Извините, мой самолёт улетает через двадцать минут! Разрешите пройти, у меня заканчивается посадка!
В конце концов, как в принципе и ожидалось, я упираюсь в груди (именно «груди», а не «грудь») ещё одного поборника справедливости. Коренастый мужик лет пятидесяти, не меньше, иначе бы просто не посмел, преграждает мне путь, выпятив вперёд живот и ухватившись рукой за синюю ленту ограждения. Он что-то говорит, естественно на испанском.
— Извините, — говорю ему, — Вы не могли бы по-английски?
Он совершает один очень неприятный взмах подбородком, и по его оскалу я понимаю, это что-то вроде «Ишь ты, до чего обнаглела!».
Я ищу глазами более-менее приветливое лицо:
— Кто-нибудь может ему перевести?
Но никто, похоже, не заинтересован в оказании услуг переводчика, и я объясняю испанскому мачо, как могу:
— Слушай, парень, — хотя до парня ему, как мне до балерины, — будь человеком, пропусти! Я опаздываю на посадку.
В его коричневых глазах-пуговицах бездна безразличия. Он что-то отвечает мне по-испански, что тут же переводит чей-то женский голос:
— Он говорит, тут все опаздывают на рейс.
Хорошо, думаю, значит, понимать ты понимаешь, а говоришь принципиально на своём. Ну ладно:
— Друг… у тебя же наверняка внутренний рейс, а у меня пересадка, и если опоздаю на следующую, зависну посреди Европы без денег, друзей… не пропаду, конечно, но, может, попытаешься войти в положение? Я в Канаду лечу, домой — это далеко.
И опять это движение подбородком, и рука, вжимающаяся в ленту с ещё пущим рвением.
У меня есть варианты. Можно попробовать переть напролом, но рано или поздно дело закончится тем, что я двину этому мужику. А это нехорошо. Можно поискать помощи глазами, и я уже даже сканирую контингент окружающих меня людей в последней попытке найти своего рыцаря, но… увы, нет больше доверия моей неотразимости, поэтому подключаю логику. И врубаю в телефоне переводчик.
— Ayudame! Помогите! — ору во всю глотку.
Женщина в форме, до этого стоявшая в добрых двадцати метрах от меня — служитель аэропортного порядка — уже через секунду подбегает ко мне.
— Извините, Вы говорите по-английски? — вопрошаю её.
— Да, — отвечает.
— У меня заканчивается посадка. Я задержалась на регистрации багажа, там сбой автомата печати стикеров…
— Я знаю. Какой у Вас рейс?
Сую ей в руки посадочный.
— Посадочный распечатали? — спрашивает удивлённо.
— Да, багажный не получилось.
— Странно, — удивляется.
Взглянув на время моего вылета, кивает, и говорит:
— Пройдёмте со мной.
И вот так, с личным сопровождением, я добираюсь до самого досмотра. Прохожу его быстро — на мне только моя юбка, футболка, балетки и многострадальная сумка цвета ультрамарин. Ну и в руках сиреневые босоножки, конечно.
Дальше бегу со скоростью света мимо всех призывно светящихся дьюти-фри, ресторанов, автоматов, дважды запутавшись в указателях и даже не задержавшись у заманчивой двери в туалет. Когда прибегаю к своим воротам, к стойке уже выстроилась длиннющая очередь, а в руках бортпроводницы табличка:
«Рейс задерживается»
— Fuck!
Даже не заметила, как выскочило. И громко, наверное, получилось, потому что люди в очереди — мои будущие соседи по самолёту — дружно оборачиваются в поисках источника этого самого «Fuck». Девушку в воздушной ментоловой юбке из такой же ткани, какую используют для фаты новобрачной, им сложно заподозрить в преступлении, поэтому они сразу теряют ко мне интерес. Все, кроме одного лица в странных, отсвечивающих голубым очках.
Он только подходит к очереди с вопросом:
— Вы последняя?
— Я, — киваю в недоумении.
Как он тут оказался, почему подошёл с другой стороны?
И сразу вслед за ним к нашему собранию подгребает коллектив арабских мамаш с детьми и сикх в бирюзовой шапке.
Как они… все здесь?! Я стискиваю зубы и прикрываю на мгновение глаза, потому что от понимания меня бросает в жар — их провели вначале на регистрацию, а затем и на досмотр каким-то иным, экстренным путём. И если бы я послушала толстушку и осталась, а не рванула сюда, мой чемодан уже грузили бы на самолёт…
Стараюсь не скрипеть слишком громко зубами, но, очевидно, на моём лице чересчур красноречиво написаны все мои мысли, потому что вид у сноба в очках ну очень триумфальный. Он не улыбается и ничего не говорит, но от его немого стёба мне кажется, я оглохну. И у меня шевелятся на голове волосы, и грудь ходит ходуном.
— Что уставился? — говорю ему, и даже выходит вполне спокойно.
И вот в этот самый момент, когда я мысленно уже распрощалась со всеми любовно и даже страстно приобретёнными блузками, статуэтками, мозаичными тарелками, миниатюрами Пизанской башни, Эйфелевой и Коллизея, как минимум пятью парами сногсшибательных босоножек, одни из которых фиолетовые с эфемерной бабочкой на единственном ремешке, перед моими глазами предстаёт знакомое лицо. Нет, фортуна определённо меня любит, раз уж в такой патовой ситуации повезло повстречать не просто одноклассницу, а облачённую в костюм стюардессы!
— Клэр! — ору едва ли не на весь аэропорт.
Вообще-то, с Клэр мы не то, что не дружили, а совсем, прямо скажем, не ладили, будучи по разные стороны баррикад, но, тем не менее, в одном классе. Она как-то вырвала мне клок волос, а я хорошенько подбила ей глаз. В общем, наши с ней планеты никогда не находились в одной Солнечной системе. Клэр, к счастью, не делает вид, что не узнала меня:
— Харпер? Прости, не помню имя…ты, кажется, встречалась с Тьяго?
— Угу, — подтверждаю, — с Тьяго. Лея.
— Да-да, точно, Лея! Как твои дела, Лея? Как Тьяго? Вы всё ещё вместе, ребята, или разбежались?
— Всё отлично у меня, спасибо. Ты как?
— Да вот, летаю!
Элегантным взмахом руки Клэр обращает моё внимание на свой наряд — она бортпроводница Канадских авиалиний, что чётко обозначено на её бэйджике и красном шарфике. Собственно, это я уже давно заметила, и именно по этой причине проорала её имя на пол Барселоны.
— Оу, это круто! — сияю улыбкой. — А что, Канадские авиалинии летают в Барселону?
— О, нет! Я здесь по личным вопросам. Но сегодня у меня рабочий рейс из Вены в Торонто.
— Да ты что?!
— Да, представь. Мне очень повезло получить эту работу, ты же знаешь, какие у них серьёзные требования… А как дела у Тьяго?
— Он умер.
Её лицо вытягивается:
— Ой, прости… Мне жаль, я не знала. Как же так? Как это случилось?
— Слушай, — прерываю её, потому что у меня уже не то что минуты, а каждая секунда на счету. — У меня тут возникла проблема с распечаткой багажного стикера, а посадка на мой рейс заканчивается уже через… двадцать девять минут. Ты, как работник системы, не могла бы помочь? — и я киваю на свой чемодан.
— Ого! — округляет глаза Клэр. — Ты что, пол Барселоны скупила?
— Пол Европы. Так ты поможешь или нет?
Клэр в такой знакомой мне манере, что аж все зубы сразу сводит, изображает всем своим существом прискорбие:
— Боюсь, что нет, Лея. Это не в моих силах и не в моей компетенции. Но я всегда буду рада помочь тебе на борту самолёта Канадских авиалиний!
— Ясно, — говорю и почти мгновенно теряю к ней интерес.
— Мне нужно бежать, иначе не успею на посадку, — напоминает мне Клэр. — Ещё увидимся! И, нарочито модельно виляя задницей, мой последний оплот надежды уплывает в ту же сторону, куда так отчаянно нужно спешить и мне.
Я рассеянно обвожу взглядом ненавистный аэропорт — контору, обернувшуюся для меня таким разочарованием. Он смотрит на меня. Не через стёкла своих очков, а поверх них. Глаза у него… не просто красивые, а… красивые. И это как плевок Вселенной, а за ней её же удар под дых. И в этот момент мне истошно хочется, чтобы у безупречного внешне, но такого гнилого внутри мужика случился бы эпилептический припадок, чтобы он не умер, конечно, но чтобы повалялся на этом грязном полу, стуча зубами и уж, конечно, опоздал бы на свой самолёт вместе со своим чемоданом.
Я подхватываю свой обречённый чемодан, добираюсь до ближайшей стены и упираюсь в неё лбом. В прямом смысле прижимаю его к холодной краске. Просто, весь этот день с самого его начала — это уже слишком для меня. Даже для моей выдержки и закалки слишком.
Чтобы открыть чемодан, приходится залезть на него сверху. Молнию заклинило, потому что натяжение на корпус слишком велико, и я запрыгиваю на крышку прямо в обуви, затем упираюсь в неё рукой и коленями, второй рукой тяну за бегунок молнии — к счастью, всё получается.
И что же я вынимаю из Европы, втиснутой в этот китайский бокс, предназначенный для перевозки в Канаду? Сиреневые босоножки на шпильке. Прозрачная бабочка из капрона прилеплена к единственному хлястику на стопе примерно между мизинцем и тем пальцем, который рядом, второй и последний хлястик, опять же единственный, оборачивается вокруг щиколотки. Изящество — причина, по которой они запали мне в душу. Это как автограф из Европы на память. Спросите у меня сейчас, как попасть в Ватикан, и я сориентируюсь не сразу, но с закрытыми глазами приведу к витрине на одной из тёмных и узких улочек Венеции, за толстым стеклом которой увидела их.
Нет смысла пытаться закрыть чемодан — вряд ли мне это удастся — только время потеряю, к тому же он больше не мой, и его судьба мне не интересна. Поднимаю повыше голову, распрямляю плечи и спину, кто бы в неё не смотрел — мне плевать, и с босоножками в руке, а вовсе не с фиаско по всем фронтам, гордо беру курс на посадочный терминал.
Глава пятая. Идиотская
FOALS — Neptune
Очередь на таможенный досмотр… вызывает у меня мелкий, но стойкий психоз. Первые десять метров я продираюсь сквозь массу спин, голов, рук и ручной клади, помогая себе непробиваемой уверенностью и словами:
— Извините, мой самолёт улетает через двадцать минут! Разрешите пройти, у меня заканчивается посадка!
В конце концов, как в принципе и ожидалось, я упираюсь в груди (именно «груди», а не «грудь») ещё одного поборника справедливости. Коренастый мужик лет пятидесяти, не меньше, иначе бы просто не посмел, преграждает мне путь, выпятив вперёд живот и ухватившись рукой за синюю ленту ограждения. Он что-то говорит, естественно на испанском.
— Извините, — говорю ему, — Вы не могли бы по-английски?
Он совершает один очень неприятный взмах подбородком, и по его оскалу я понимаю, это что-то вроде «Ишь ты, до чего обнаглела!».
Я ищу глазами более-менее приветливое лицо:
— Кто-нибудь может ему перевести?
Но никто, похоже, не заинтересован в оказании услуг переводчика, и я объясняю испанскому мачо, как могу:
— Слушай, парень, — хотя до парня ему, как мне до балерины, — будь человеком, пропусти! Я опаздываю на посадку.
В его коричневых глазах-пуговицах бездна безразличия. Он что-то отвечает мне по-испански, что тут же переводит чей-то женский голос:
— Он говорит, тут все опаздывают на рейс.
Хорошо, думаю, значит, понимать ты понимаешь, а говоришь принципиально на своём. Ну ладно:
— Друг… у тебя же наверняка внутренний рейс, а у меня пересадка, и если опоздаю на следующую, зависну посреди Европы без денег, друзей… не пропаду, конечно, но, может, попытаешься войти в положение? Я в Канаду лечу, домой — это далеко.
И опять это движение подбородком, и рука, вжимающаяся в ленту с ещё пущим рвением.
У меня есть варианты. Можно попробовать переть напролом, но рано или поздно дело закончится тем, что я двину этому мужику. А это нехорошо. Можно поискать помощи глазами, и я уже даже сканирую контингент окружающих меня людей в последней попытке найти своего рыцаря, но… увы, нет больше доверия моей неотразимости, поэтому подключаю логику. И врубаю в телефоне переводчик.
— Ayudame! Помогите! — ору во всю глотку.
Женщина в форме, до этого стоявшая в добрых двадцати метрах от меня — служитель аэропортного порядка — уже через секунду подбегает ко мне.
— Извините, Вы говорите по-английски? — вопрошаю её.
— Да, — отвечает.
— У меня заканчивается посадка. Я задержалась на регистрации багажа, там сбой автомата печати стикеров…
— Я знаю. Какой у Вас рейс?
Сую ей в руки посадочный.
— Посадочный распечатали? — спрашивает удивлённо.
— Да, багажный не получилось.
— Странно, — удивляется.
Взглянув на время моего вылета, кивает, и говорит:
— Пройдёмте со мной.
И вот так, с личным сопровождением, я добираюсь до самого досмотра. Прохожу его быстро — на мне только моя юбка, футболка, балетки и многострадальная сумка цвета ультрамарин. Ну и в руках сиреневые босоножки, конечно.
Дальше бегу со скоростью света мимо всех призывно светящихся дьюти-фри, ресторанов, автоматов, дважды запутавшись в указателях и даже не задержавшись у заманчивой двери в туалет. Когда прибегаю к своим воротам, к стойке уже выстроилась длиннющая очередь, а в руках бортпроводницы табличка:
«Рейс задерживается»
— Fuck!
Даже не заметила, как выскочило. И громко, наверное, получилось, потому что люди в очереди — мои будущие соседи по самолёту — дружно оборачиваются в поисках источника этого самого «Fuck». Девушку в воздушной ментоловой юбке из такой же ткани, какую используют для фаты новобрачной, им сложно заподозрить в преступлении, поэтому они сразу теряют ко мне интерес. Все, кроме одного лица в странных, отсвечивающих голубым очках.
Он только подходит к очереди с вопросом:
— Вы последняя?
— Я, — киваю в недоумении.
Как он тут оказался, почему подошёл с другой стороны?
И сразу вслед за ним к нашему собранию подгребает коллектив арабских мамаш с детьми и сикх в бирюзовой шапке.
Как они… все здесь?! Я стискиваю зубы и прикрываю на мгновение глаза, потому что от понимания меня бросает в жар — их провели вначале на регистрацию, а затем и на досмотр каким-то иным, экстренным путём. И если бы я послушала толстушку и осталась, а не рванула сюда, мой чемодан уже грузили бы на самолёт…
Стараюсь не скрипеть слишком громко зубами, но, очевидно, на моём лице чересчур красноречиво написаны все мои мысли, потому что вид у сноба в очках ну очень триумфальный. Он не улыбается и ничего не говорит, но от его немого стёба мне кажется, я оглохну. И у меня шевелятся на голове волосы, и грудь ходит ходуном.
— Что уставился? — говорю ему, и даже выходит вполне спокойно.