50 оттенков свободы

Сен-Поль-де-Ванс — средневековая горная деревушка, одно из самых живописных мест из всех, что я видела. Мы идем рука об руку по узким мощеным улочкам, и моя ладонь лежит в заднем кармане его шортов. За нами, на небольшом удалении, следуют Тейлор и то ли Филипп, то ли Гастон — различать их я так и не научилась. На обсаженной деревьями площади трое пожилых мужчин — все в традиционных беретах, несмотря на жару, — играют в петанк. Туристов здесь много, но рядом с Кристианом я чувствую себя вполне комфортно. Посмотреть есть на что — узкие улочки и переулки, ведущие во дворы с искусными каменными фонтанами, старинные и современные скульптуры, занимательные бутики и лавочки.

В первой галерее Кристиан рассеянно, покусывая дужку своих огромных очков, разглядывает представленные эротические фотографии. Все они — работа некоей Флоранс Делль и представляют застывших в разнообразных позах обнаженных женщин.

— Не совсем то, что я себе представляла, — говорю я неодобрительно, вспоминая коробку с фотографиями, которую нашла в его — то есть нашем — шкафу. Интересно, что он с ними сделал. Уничтожил?

— И я тоже. — Кристиан усмехается, берет меня за руку, и мы идем к следующему художнику. Может быть, раздумываю я, и мне ему попозировать?

У следующего стенда какая-то женщина демонстрирует свои натюрморты — выполненные сочными, яркими красками фрукты и овощи.

— А вот это мне нравится. — Я указываю на три картины с перцами. — Сразу вспоминается, как ты резал овощи в моей квартирке.

Смеюсь. Кристиан пытается остаться серьезным, но тоже не удерживается.

— А по-моему, я справился с заданием вполне компетентно, — бормочет он. — Разве что не очень быстро. И вообще, — он обнимает меня за плечи, — не отвлекай. Куда бы ты их повесила?

— Что?

Он покусывает губами мочку моего уха.

— Картины. Где бы ты их повесила?

— В кухне, — отвечаю я.

— Хмм. Неплохая идея, миссис Грей.

Смотрю на ценник. Пять тысяч евро каждая. Ничего себе!

— Слишком дорого!

— И что? — Кристиан снова тянется к моему уху. — Привыкай, Ана. — Он отпускает меня и идет к столику, из-за которого на него таращится одетая в белое женщина. Мне хочется закатить глаза, но я перевожу взгляд на картины. Пять тысяч евро… вот это да.



После ланча расслабляемся за кофе в отеле «Сен-Поль». Вид отсюда открывается потрясающий. Виноградники и поля подсолнухов словно заплатки на равнине; то тут то там — аккуратные сельские домики. День прекрасный, ясный, так что с того места, где мы сидим, видно даже поблескивающее вдалеке, на горизонте, море.

— Ты спрашивала, почему я заплетаю тебе волосы. — Голос Кристиана нарушает неспешное течение моих мыслей. Меня настораживает его почти виноватый тон.

— Да. — Дело плохо.

— По-моему, она позволяла мне порой играть с ее волосами. Я уже не знаю, приснилось мне это или так оно и было на самом деле.

Ого! Он ведь имеет в виду свою биологическую мать.

Кристиан смотрит на меня с каменным лицом, и сердце екает: что говорить, когда он вспоминает вот такое?

— Мне нравится, когда ты играешь с моими волосами, — неуверенно говорю я.

— Правда?

— Да. — Я беру его за руку. — Думаю, ты любил ее. Свою биологическую мать.

В его лице ничто не меняется. Он смотрит на меня, но ничего не говорит.

Черт. Уж не зашла ли я слишком далеко?

«Скажи что-нибудь, пожалуйста», — мысленно умоляю я. Но Кристиан упрямо молчит и только смотрит на меня непроницаемыми серыми глазами. Молчание растягивается, он кажется совсем уж потерянным.

Бросает взгляд на мою руку в его руке. Хмурится.

— Скажи что-нибудь, — шепчу я, когда тишина становится невыносимой.

Кристиан качает головой, глубоко вздыхает.

— Идем. — Он выпускает мою руку и поднимается с застывшим, настороженным лицом.

Неужели переступила грань? Не знаю. На душе тяжело. Я не знаю, как быть — сказать что-то или оставить все как есть. Выбираю второй вариант и послушно следую за ним из ресторана.

Мы выходим на прелестную узкую улочку, и Кристиан берет меня за руку.

— Куда хочешь пойти?


Разговаривает! И не злится, слава богу. Я облегченно выдыхаю и пожимаю плечами.

— Я так рада, что ты еще разговариваешь со мной.

— Знаешь, не хочу больше об этом. Все, хватит. С этим покончено.

Нет, не покончено. От этой мысли становится грустно, и я спрашиваю себя, закончится ли это вообще когда-нибудь. Он всегда будет таким… моими Пятьюдесятью Оттенками. Хочу ли я, чтобы он изменился? Пожалуй, нет. Лишь бы чувствовал, что его любят. Бросаю взгляд украдкой: какой же он восхитительно красивый. И при этом — мой. Дело не только в том, что у него чудесное, прекрасное лицо и обворожительное тело. Меня влечет и манит то, что кроется за этим совершенством: тонкая, хрупкая, исковерканная душа.

Он смотрит на меня сверху вниз со своим особенным, наполовину удивленным, наполовину настороженным и абсолютно сексуальным выражением, а потом обнимает за плечи, и мы пробираемся через толпу туристов к тому месту, где Гастон (или Филипп) припарковал наш просторный «Мерседес». Я снова сую ладошку в задний карман его шортов, радуясь, что он не злится. Но, честно говоря, какой четырехлетний мальчик не любит свою мать, даже если она и не самая лучшая на свете? Я тяжело вздыхаю и прижимаюсь к нему теснее. Охранники где-то сзади, а вот успели ли они перекусить?

Кристиан останавливается у небольшого ювелирного магазинчика и смотрит сначала на витрину, а потом на меня. Он берет мою свободную руку и проводит пальцем по едва заметной полоске от наручника.

— Уже не больно, — уверяю я. Кристиан поворачивается, берет другую мою руку и поворачивает внутренней стороной запястья вверх. Здесь полоску скрывают платиновые часики «омега», которые он подарил мне за завтраком в наше первое утро в Лондоне. А какая на них надпись — голова кругом!

«Анастейша,

Ты мое все,

Моя любовь, моя жизнь.

Кристиан»



Несмотря ни на что, вопреки всей его переменчивости, мой муж может быть таким романтиком. Я смотрю на бледно-розовую полоску на запястье. А может быть и таким дикарем. Он отпускает мою левую руку, берет за подбородок и с беспокойством всматривается в мое лицо.

— Не больно, — повторяю я.

Кристиан подносит мою руку к губам, запечатлевая на запястье нежный поцелуй.

— Идем. — Он ведет меня в магазин.

— Вот. — Кристиан раскрывает только что купленный изящный платиновый браслет, состоящий из небольших абстрактных цветов с крохотными бриллиантами, и защелкивает у меня на запястье. Довольно широкий, выполненный в форме наручника, браслет скрывает все красные отметины. И стоит около пятнадцати тысяч евро, думаю я, не поспевая следить за разговором на французском с продавщицей. Ничего настолько дорогого я никогда еще не носила.

— Вот так-то лучше, — говорит Кристиан.

— Лучше? — шепчу я, глядя в его сияющие серые глаза. Худая как палка, продавщица стоит в сторонке и наблюдает за нами завистливо и с откровенным неодобрением.

— Ну, ты же знаешь почему, — неопределенно говорит Кристиан.

— Мне это не надо.

Я трясу рукой. Браслет сползает и в какой-то момент попадает под струящиеся через витрину солнечные лучи. Отраженные бриллиантами, по стенам прыгают маленькие сияющие радуги.

— Мне надо, — на полном серьезе говорит Кристиан.

Зачем? Зачем ему это надо? Чувствует вину и хочет загладить? Вину за что? За эти отметины от наручников? За свою биологическую мать? За то, что не доверился мне? Ох уж эти Оттенки!

— Нет, Кристиан. Тебе это тоже не надо. Ты и так много чего мне подарил. Волшебный медовый месяц — Лондон, Париж, Лазурный берег… и самого себя, — шепотом добавляю я, и у него влажнеют глаза. — Мне так повезло.

— Нет, Анастейша, это мне повезло.

— Спасибо. — Я приподнимаюсь на цыпочках, обнимаю его шею и целую — не за браслет, а за то, что он — мой.



В машине он снова уходит в себя, смотрит в окно на ярко-желтые подсолнухи, неторопливо покачивающие головами в ласковом послеполуденном солнце. За рулем кто-то из близнецов, по-моему, Гастон, Тейлор сидит рядом с ним. Кристиан о чем-то размышляет. Я наклоняюсь, беру его руку, легонько пожимаю. Он поворачивается, смотрит на меня, потом убирает мою руку и поглаживает меня по колену. На мне короткая бело-голубая юбка и узкая, обтягивающая блузка без рукавов. На мгновение Кристиан останавливается в нерешительности, и я не знаю, куда двинется его рука дальше — вверх, по моему бедру, или вниз, по голени. Я замираю в предвкушении его нежных прикосновений. Что он сделает? Кристиан выбирает второе и вдруг хватает меня за лодыжку и подтягивает мою ногу себе на колено. Я поворачиваюсь к нему.

— Мне нужна и вторая.

Ой! Зачем? Я нервно оглядываюсь на Тейлора и Гастона — их, похоже, интересует только дорога, — кладу ему на колени вторую ногу. Кристиан дотягивается до какой-то кнопки на дверце, нажимает, и из панели перед нами выдвигается тонированный экран. Еще несколько секунд, и мы остаемся наедине. Ух ты! Теперь понятно, почему здесь такой просторный салон.

— Хочу смотреть на твои лодыжки, — негромко объясняет Кристиан. Во взгляде беспокойство. Что теперь? Что его тревожит? Отметины от наручников? Я-то думала, что с этим мы разобрались. Если какие-то следы и остались, то их закрывают ремешки сандалий. Ничего такого я утром вроде бы не заметила. Он медленно проводит большим пальцем по подъему. Щекотно. Я ерзаю. Он довольно улыбается, ловко развязывает ремешок и тут же мрачнеет, увидев темно-красные полоски.

— Уже не больно, — шепчу я. Кристиан смотрит на меня, и лицо у него печальное, а рот складывается в жесткую линию. Он кивает, словно показывая, что верит мне на слово. Я торопливо трясу ногой, и сандалия падает на пол. Но поздно: Кристиан снова ушел в себя, в какие-то свои невеселые мысли, и смотрит в окно, хотя и продолжает рассеянно поглаживать мою ногу.

— Эй, ты чего ожидал? — негромко спрашиваю я.

Он поворачивается. Пожимает плечами.

— Не думал, что буду чувствовать себя вот так, увидев эти отметины. — Что? То немногословный, скрытный, то вдруг открытый, откровенный. Сколько в нем всего. Пятьдесят! И как мне быть с ним?

— Что же ты чувствуешь?

Хмурый взгляд.