47-й самурай
Часть 5 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Господи, помоги мне еще только один раз», — подумал Эрл.
Он бросился вперед.
Глава 4
ПРОСЬБА
— Я ничего не знаю о том сражении, мистер Яно, — сказал Боб. — Но мне точно известно, что в бою все постоянно перемешивается. Никогда нельзя сказать, кто что сделал. А официальные сводки, как правило, даже близко не стоят с правдой.
— Я все понимаю. Это мог быть снаряд, случайный рикошет, пуля, выпущенная снайпером, и с равным успехом десяток других вещей. Я также понимаю, что если это действительно сделал ваш отец, он поступил так, потому что это был его долг, потому что у него не было выбора, потому что шла война. Но я могу сказать со всей определенностью, что он был там, что он проник в дот. Об этом свидетельствует медаль, а также показания очевидцев.
— Это действительно так, сэр, — согласился Боб. — Война — страшная штука, на ней приходится убивать. — Что-то толкнуло его на исповедь, а подобное случалось с ним крайне редко. — Мне довелось вдоволь насмотреться на это и самому принимать участие в подобном. Служа в морской пехоте, я во Вьетнаме охотился за людьми и убивал их. С тех пор я много думал об этом, но могу сказать только одно: шла война.
— Понимаю. Мне тоже пришлось повидать войну. Мы с вами выбрали этот путь и прошли его до конца.
Ярко светило солнце.
— Но я очень надеюсь, что вы поймете мою конечную цель, — продолжал мистер Яно. — Я должен задать вам еще один вопрос. И движет мной одна лишь любовь к моему отцу, такая же сильная, какую, не сомневаюсь, вы до сих пор питаете к своему.
— Продолжайте, — сказал Боб. — Вижу, именно ради этого вы сюда и приехали.
— Все дело в мече, — сказал японец.
Боб недоуменно заморгал. Неужели Яно имеет в виду тот самый миниатюрный меч, который сам только что подарил ему? Речь идет об этом мече? Затем он понял: нет, Яно говорит о мече своего отца. Разумеется, в тот день у него был меч. Японцы называли их «мечами банзай» или как-то в том же духе; Боб помнил это не по рассказам отца, а по комиксам про войну, которые прямо-таки с религиозным рвением читал в начале пятидесятых. Он мысленно представил себе зловещее изогнутое лезвие с длинной рукоятью, обмотанной тесьмой, со змеиной головой на конце. «Банзай! Банзай!» — вопил в комиксах похожий на неандертальца бородатый японский сержант в очках-консервах, размахивая мечом над головой, призывая своих солдат стать единой человеческой волной и хлынуть в атаку. Боб поймал себя на мысли, что, скорее всего, его представление о самурайском мече — полная туфта.
— Мне знакомо, как ведут себя на войне молодые солдаты, — продолжал мистер Яно. — После боя им хочется оставить какое-нибудь воспоминание о триумфе, что-нибудь осязаемое, свидетельствующее о победе. И разве можно их в этом винить?
— Я сам насмотрелся на это, — подтвердил Боб.
Слова японца разворошили воспоминания сорокалетней давности, копаться в которых у него не было никакого желания. Однако мистер Яно прав. Такое бывает сплошь и рядом.
— Я знаю, — снова заговорил мистер Яно, — что в боях на Тихом океане были захвачены сотни, тысячи, возможно, десятки тысяч мечей. Вместе с пистолетами и флагами, в особенности флагами, а также винтовками «арисаки», касками и другими сувенирами тех жестоких сражений.
— В основном это дерьмо пожирали те, кто отсиживался в тылу, — заметил Боб.
— У моего отца был меч. Его смерть явилась частью величайшего триумфа вашего отца. В отделе истории морской пехоты я читал отчет о боях, ознакомился с наградным листом. Ваш отец проявил беспримерную храбрость.
— Мой отец был необычайным человеком, — сказал Боб. — Я старался всю свою жизнь, но не дотянулся ему и до пояса. Не сомневаюсь, то же самое вы можете сказать про своего отца.
— Вы правы. И все же я должен спросить: возможно ли, что этот меч достался вам в наследство? Что он сейчас находится у вас? Это как раз то, что отец передает сыну. На свете немало мечей гораздо лучше этого. Но меч моего отца… для меня и моей семьи он значит бесконечно много. На самом деле я приехал в Америку только ради него.
Бобу очень хотелось бы порадовать гостя. Он понимал, что, если бы по прошествии стольких лет меч возвратился на свое почетное место, в семью человека, который его носил и умер с ним в руках, это явилось бы величайшей справедливостью. Ему доставило бы огромное наслаждение совершить подобный акт, вернуть сыну то, что отнял у отца его собственный отец; это ознаменовало бы собой окончательное заживление старых ран, кровоточащих до сих пор, — к полному удовлетворению всех сторон.
Но ему нечем было порадовать японца.
— Мистер Яно, поверьте, я не колебался бы ни мгновения. Я с огромной радостью вернул бы вам этот меч. Почему-то, черт побери, мне кажется, что такой поступок порадовал бы моего отца и я гордился бы этим.
— Я полностью разделяю ваши чувства.
— Однако мой отец не принадлежал к числу тех, кто любит собирать трофеи. У него их не было, если не считать пистолета сорок пятого калибра, который он привез домой с Тихого океана, да и тот был не трофеем, а полезным инструментом. Никаких флагов, горнов, мечей, касок, и даже почти не было рассказов. Он просто полностью оставил войну позади и шагнул дальше. Отец никогда не говорил о войне. Он больше ни разу до самой смерти не надевал военную форму, даже на парад, как многие ветераны. Отец был не из тех, кто любит говорить о прошлом и напоминать остальным о своих достижениях. Сейчас таких людей уже почти не встретишь.
Если японец и был разочарован, то внешне он никак это не показал. Боб понял: это национальная черта.
— Не помню, чтобы ты хоть раз упоминал про какой-то меч, — вмешался Дженкс, который все это время стоял в стороне, не мешая деловому разговору. — Боб не любит показухи, и, полагаю, его отец тоже был таким.
— Да, я все понимаю, — сказал мистер Яно. — Что ж, на этом и остановимся. Значит, так решили боги. Меч находится там, где он есть, и ему никогда не суждено вернуться домой.
— Вы сделали все возможное, — заметил Боб. Помолчав, он добавил: — А может быть, из взвода в живых остался еще кто-нибудь? Понимаю, что сейчас им должно быть за восемьдесят. Но наверное, отдел истории морской пехоты сможет вывести вас на них.
— Таких двое, и я уже переговорил с обоими. Один живет во Флориде, другой в Канзасе. Но я вернулся с пустыми руками.
— Жаль. Право, мне очень бы хотелось помочь. И… гм…
— Да?
— О, ничего определенного, — сказал Боб. — Все эти разговоры о далеком прошлом… Я что-то слышу.
— Слышите что-то?
— У меня в голове стоит какой-то шум. «Меч». Вы произносите это слово, подразумевая японский меч времен Второй мировой войны, и у меня в сознании возникает какой-то туманный образ.
— Воспоминание? — предположил Дженкс.
— Да даже не воспоминание. Я не знаю, что это такое и чем это вызвано. Но где-то в глубине копошится какой-то маленький жучок. Впрочем, быть может, это лишь ошибка.
— И все же это хоть что-то.
— Мистер Яно, поскольку судьба так жестоко связала нас вместе, позвольте обещать вам следующее. Понимаю, что это очень мало, но это все, что у меня есть.
— Я глубоко тронут.
— У меня на чердаке навалено много всякого хлама. Эти вещи хранились в нашем доме в Аризоне. Когда я его продал, я перевез все сюда. Пару лет назад, когда возникло одно дело, связанное с моим отцом, мне пришлось съездить домой и порыться на чердаке. Но я не искал тщательно. И определенно я не искал ничего, что могло бы иметь отношение к мечу. Итак, в течение ближайших недель я еще раз пересмотрю то, что хранится у меня на чердаке. Постараюсь понять, что там есть. Как знать, быть может, мне удастся отыскать какой-нибудь след. Вы приехали бог знает откуда в эту дыру, штат Айдахо, и я чувствую себя перед вами в долгу — как солдат перед солдатом. И также как сын героя перед сыном героя.
— Вы очень любезны. Не сомневаюсь, вы будете искать до тех пор, пока будет где искать. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, возьмите ее, и, если у вас появятся какие-нибудь известия, вы сможете со мной связаться.
Глава 5
СТАРАЯ ПОРОДА
На него смотрели молодые лица. Все они были такие худые, такие одинаковые, во многих случаях еще не сформировавшиеся, с горящими глазами и выступающими скулами, загоревшие на тропическом солнце. Каждый держал в руках или нож устрашающего вида, или винтовку, или карабин, или ручной пулемет. Они настраивали себя на бой, эти молодые бойцы взвода морской пехоты, сфотографированные где-то на Тихом океане во время Второй мировой войны.
Боб вглядывался в снимок до тех пор, пока одно лицо во втором ряду не ожило, — тогда он понял, что это и есть отец. Его лицо тоже было худым, но, если всмотреться пристально, в нем можно было разглядеть бодрую уверенность в себе. В лице отца, как это было свойственно всему младшему командному составу армии, странным образом сочетались смекалка опытного мастера, отцовская строгость, материнское снисхождение, мудрость учителя и воля тренера. Фотографу удалось запечатлеть игрока-профессионала в апогее игры. Он был в мятом форменном кепи, сдвинутом на затылок, с ровными белоснежными зубами, обнажившимися в улыбке, в гимнастерке с закатанными рукавами, открывавшими сильные руки, сомкнутые, насколько мог предположить Боб (остальное закрывал солдат, стоящий в первом ряду), на рукоятке пистолета-пулемета «томпсон».
Боб понятия не имел, когда сделана эта фотография. Возможно, еще до боев за Гуадалканал… нет, тогда еще не было автоматических карабинов и винтовок М-1. Возможно, до боев за Тараву, возможно, до боев за Сайпан, возможно, до боев за Иводзиму. Был еще один какой-то остров, название которого Боб не помнил, но он знал, что его отец был одним из горстки морских пехотинцев, которые сражались на пяти разных островах и остались в живых, хотя ранение, полученное на Тараве от пули японского снайпера, менее крепкого человека отправило бы на тот свет.
Эта фотография, желтая и потрепанная, была одним из немногих свидетельств военных похождений Эрла Л. Свэггера из городка Блу-Ай, штат Арканзас, который начал войну капралом и закончил ее первым сержантом, получив несколько ранений. Знаменитый Оди Райан[7] был ничем не лучше Эрла. Эрл геройски воевал, едва не погиб, и, как и малышу Оди, ему каким-то образом удалось вернуться домой. Правда, он не стал кинозвездой, а служил простым полицейским до конца своих лет, каковых ему было отпущено еще десять.
Но это было все. Боб был на чердаке один, и рыться в старом хламе было непросто — именно поэтому все и было поспешно перевезено сюда из дома в Ахо, штат Аризона, и просто свалено как мусор из прошлого, без разбора, без изучения. Картонная коробка («„Бастер Браун“, полуботинки, размер: С7, цвет: темно-коричневый»), на которой рукой матери Боба было написано: «Вещи отца», разваливалась от старости. В ней не оставалось больше никаких личных вещей. Медали, даже большая, были свалены вместе; ленточки выцвели, металл потемнел. У Боба мелькнула мысль начистить их до блеска и повесить на видном месте — в память о мужестве отца. Но нет, это был бы уже не отец. Отец устыдился бы такой показухи. В коробке лежали также почетные знаки, полученные в полиции, пожелтевшие вырезки из газет за 1955 год, когда отец умер, и наполовину использованная книжечка штрафных квитанций за нарушение правил дорожного движения.
«Что ж, я старался», — подумал Боб.
Он вспомнил про визитную карточку мистера Яно, лежащую в бумажнике.
«Уважаемый мистер Яно, — мысленно начал он составлять письмо, — я тщательно просмотрел все, что осталось после отца, и не нашел ничего, что могло бы помочь вам в ваших поисках. Быть может, если…»
И тут его осенила одна мысль.
Здесь были те вещи, которые сразу после похорон собрала его мать, перед тем как отправиться в путешествие в страну вечного пьянства. Но затем были еще три года, когда ее сестра Агнес Боумен, школьная учительница, засидевшаяся в старых девах, потому что ей еще не удалось найти достаточно хорошего мужчину, переехала жить к ним. Именно тетя Агнес воспитывала Боба, строго, без любви и нежности, а лишь из мрачного чувства семейного долга, пока Джун быстро спивалась и умирала от пьянства — и умерла, не дожив и до тридцати. Тетя Агнес не отличалась щедростью, в чем не было ничего плохого. Она делала то, что нужно было делать; у нее не было времени нянчиться с такими мальчишками, как Боб, который после смерти отца на несколько лет забился в темный угол и даже не пытался наладить отношения с теткой. Быть может, та и сама забилась в свой темный угол. Но это не имело значения: тетя Агнес кормила и одевала Боба и оплачивала счета; по сравнению с этим теплые объятия и похлопывание по плечу ничего не значили.
Но потом Боба постепенно привлекло большое, шумное, беспокойное, радушное семейство Сэма Винсента, полное внутреннего соперничества, и он до окончания школы жил у Сэма на положении члена семьи. Тетя Агнес, не видя смысла в своем дальнейшем пребывании здесь, уехала и лишь раз в год на Рождество присылала открытку.
Боб навестил ее в 1968 году, после своего первого срока во Вьетнаме, и, будучи уже взрослым, обнаружил приятную, скромную женщину, которой наконец удалось выйти замуж за овдовевшего школьного учителя. Они жили в городке Оранда, штат Виргиния, расположенном в долине Шенандоа. Встреча прошла очень мило, хотя они с теткой почти ни о чем не говорили, и будь он проклят, если может вспомнить, какая у нее…
Гудвин!
Агнес Гудвин — вот какая у нее тогда была фамилия.
Боб не мог сказать, как это произошло; он не думал об этом уже много лет, но каким-то образом фамилия тетки всплыла из забытого уголка памяти.
Он не смог отыскать Оранду ни в атласе, ни в Интернете. В конце концов он нашел какую-то старую карту и определил, что городок с таким названием находился рядом со Страсбургом и был поглощен своим разросшимся соседом. Разыскав в Страсбурге какого-то Гудвина, Боб наугад позвонил ему и наткнулся на дальнего родственника, знакомого с другими ветвями семейства Гудвин, который направил его к Бетти Фроули, живущей в Роаноке. Ее девичья фамилия была Гудвин, и она приходилась дочерью Майку Гудвину, двоюродному дяде того родственника.
— Миссис Фроули?
— Если вы что-то предлагаете, нам ничего не нужно.
— Нет, мэм, я ничего не предлагаю. Я Боб Ли Свэггер, бывший морской пехотинец, звоню из Крейзи-Хорз, штат Айдахо, по личному вопросу. Я пытаюсь разыскать свою тетку, в девичестве Агнес Боумен, которая в зрелые годы вышла замуж за учителя из Виргинии по фамилии Гудвин…
— Тетя Агнес!
— Да, мэм.
— Ой, у нее было золотое сердце, благослови Господь ее душу. Она вышла замуж за папу после смерти матери, и, хотя я ни за что на свете не скажу про свою мать дурного слова, смею вас заверить, что годы, прожитые вместе с тетей Агнес, были лучшими в его жизни. И она ухаживала за ним до самой его смерти.
— Это она делать умела.
Он бросился вперед.
Глава 4
ПРОСЬБА
— Я ничего не знаю о том сражении, мистер Яно, — сказал Боб. — Но мне точно известно, что в бою все постоянно перемешивается. Никогда нельзя сказать, кто что сделал. А официальные сводки, как правило, даже близко не стоят с правдой.
— Я все понимаю. Это мог быть снаряд, случайный рикошет, пуля, выпущенная снайпером, и с равным успехом десяток других вещей. Я также понимаю, что если это действительно сделал ваш отец, он поступил так, потому что это был его долг, потому что у него не было выбора, потому что шла война. Но я могу сказать со всей определенностью, что он был там, что он проник в дот. Об этом свидетельствует медаль, а также показания очевидцев.
— Это действительно так, сэр, — согласился Боб. — Война — страшная штука, на ней приходится убивать. — Что-то толкнуло его на исповедь, а подобное случалось с ним крайне редко. — Мне довелось вдоволь насмотреться на это и самому принимать участие в подобном. Служа в морской пехоте, я во Вьетнаме охотился за людьми и убивал их. С тех пор я много думал об этом, но могу сказать только одно: шла война.
— Понимаю. Мне тоже пришлось повидать войну. Мы с вами выбрали этот путь и прошли его до конца.
Ярко светило солнце.
— Но я очень надеюсь, что вы поймете мою конечную цель, — продолжал мистер Яно. — Я должен задать вам еще один вопрос. И движет мной одна лишь любовь к моему отцу, такая же сильная, какую, не сомневаюсь, вы до сих пор питаете к своему.
— Продолжайте, — сказал Боб. — Вижу, именно ради этого вы сюда и приехали.
— Все дело в мече, — сказал японец.
Боб недоуменно заморгал. Неужели Яно имеет в виду тот самый миниатюрный меч, который сам только что подарил ему? Речь идет об этом мече? Затем он понял: нет, Яно говорит о мече своего отца. Разумеется, в тот день у него был меч. Японцы называли их «мечами банзай» или как-то в том же духе; Боб помнил это не по рассказам отца, а по комиксам про войну, которые прямо-таки с религиозным рвением читал в начале пятидесятых. Он мысленно представил себе зловещее изогнутое лезвие с длинной рукоятью, обмотанной тесьмой, со змеиной головой на конце. «Банзай! Банзай!» — вопил в комиксах похожий на неандертальца бородатый японский сержант в очках-консервах, размахивая мечом над головой, призывая своих солдат стать единой человеческой волной и хлынуть в атаку. Боб поймал себя на мысли, что, скорее всего, его представление о самурайском мече — полная туфта.
— Мне знакомо, как ведут себя на войне молодые солдаты, — продолжал мистер Яно. — После боя им хочется оставить какое-нибудь воспоминание о триумфе, что-нибудь осязаемое, свидетельствующее о победе. И разве можно их в этом винить?
— Я сам насмотрелся на это, — подтвердил Боб.
Слова японца разворошили воспоминания сорокалетней давности, копаться в которых у него не было никакого желания. Однако мистер Яно прав. Такое бывает сплошь и рядом.
— Я знаю, — снова заговорил мистер Яно, — что в боях на Тихом океане были захвачены сотни, тысячи, возможно, десятки тысяч мечей. Вместе с пистолетами и флагами, в особенности флагами, а также винтовками «арисаки», касками и другими сувенирами тех жестоких сражений.
— В основном это дерьмо пожирали те, кто отсиживался в тылу, — заметил Боб.
— У моего отца был меч. Его смерть явилась частью величайшего триумфа вашего отца. В отделе истории морской пехоты я читал отчет о боях, ознакомился с наградным листом. Ваш отец проявил беспримерную храбрость.
— Мой отец был необычайным человеком, — сказал Боб. — Я старался всю свою жизнь, но не дотянулся ему и до пояса. Не сомневаюсь, то же самое вы можете сказать про своего отца.
— Вы правы. И все же я должен спросить: возможно ли, что этот меч достался вам в наследство? Что он сейчас находится у вас? Это как раз то, что отец передает сыну. На свете немало мечей гораздо лучше этого. Но меч моего отца… для меня и моей семьи он значит бесконечно много. На самом деле я приехал в Америку только ради него.
Бобу очень хотелось бы порадовать гостя. Он понимал, что, если бы по прошествии стольких лет меч возвратился на свое почетное место, в семью человека, который его носил и умер с ним в руках, это явилось бы величайшей справедливостью. Ему доставило бы огромное наслаждение совершить подобный акт, вернуть сыну то, что отнял у отца его собственный отец; это ознаменовало бы собой окончательное заживление старых ран, кровоточащих до сих пор, — к полному удовлетворению всех сторон.
Но ему нечем было порадовать японца.
— Мистер Яно, поверьте, я не колебался бы ни мгновения. Я с огромной радостью вернул бы вам этот меч. Почему-то, черт побери, мне кажется, что такой поступок порадовал бы моего отца и я гордился бы этим.
— Я полностью разделяю ваши чувства.
— Однако мой отец не принадлежал к числу тех, кто любит собирать трофеи. У него их не было, если не считать пистолета сорок пятого калибра, который он привез домой с Тихого океана, да и тот был не трофеем, а полезным инструментом. Никаких флагов, горнов, мечей, касок, и даже почти не было рассказов. Он просто полностью оставил войну позади и шагнул дальше. Отец никогда не говорил о войне. Он больше ни разу до самой смерти не надевал военную форму, даже на парад, как многие ветераны. Отец был не из тех, кто любит говорить о прошлом и напоминать остальным о своих достижениях. Сейчас таких людей уже почти не встретишь.
Если японец и был разочарован, то внешне он никак это не показал. Боб понял: это национальная черта.
— Не помню, чтобы ты хоть раз упоминал про какой-то меч, — вмешался Дженкс, который все это время стоял в стороне, не мешая деловому разговору. — Боб не любит показухи, и, полагаю, его отец тоже был таким.
— Да, я все понимаю, — сказал мистер Яно. — Что ж, на этом и остановимся. Значит, так решили боги. Меч находится там, где он есть, и ему никогда не суждено вернуться домой.
— Вы сделали все возможное, — заметил Боб. Помолчав, он добавил: — А может быть, из взвода в живых остался еще кто-нибудь? Понимаю, что сейчас им должно быть за восемьдесят. Но наверное, отдел истории морской пехоты сможет вывести вас на них.
— Таких двое, и я уже переговорил с обоими. Один живет во Флориде, другой в Канзасе. Но я вернулся с пустыми руками.
— Жаль. Право, мне очень бы хотелось помочь. И… гм…
— Да?
— О, ничего определенного, — сказал Боб. — Все эти разговоры о далеком прошлом… Я что-то слышу.
— Слышите что-то?
— У меня в голове стоит какой-то шум. «Меч». Вы произносите это слово, подразумевая японский меч времен Второй мировой войны, и у меня в сознании возникает какой-то туманный образ.
— Воспоминание? — предположил Дженкс.
— Да даже не воспоминание. Я не знаю, что это такое и чем это вызвано. Но где-то в глубине копошится какой-то маленький жучок. Впрочем, быть может, это лишь ошибка.
— И все же это хоть что-то.
— Мистер Яно, поскольку судьба так жестоко связала нас вместе, позвольте обещать вам следующее. Понимаю, что это очень мало, но это все, что у меня есть.
— Я глубоко тронут.
— У меня на чердаке навалено много всякого хлама. Эти вещи хранились в нашем доме в Аризоне. Когда я его продал, я перевез все сюда. Пару лет назад, когда возникло одно дело, связанное с моим отцом, мне пришлось съездить домой и порыться на чердаке. Но я не искал тщательно. И определенно я не искал ничего, что могло бы иметь отношение к мечу. Итак, в течение ближайших недель я еще раз пересмотрю то, что хранится у меня на чердаке. Постараюсь понять, что там есть. Как знать, быть может, мне удастся отыскать какой-нибудь след. Вы приехали бог знает откуда в эту дыру, штат Айдахо, и я чувствую себя перед вами в долгу — как солдат перед солдатом. И также как сын героя перед сыном героя.
— Вы очень любезны. Не сомневаюсь, вы будете искать до тех пор, пока будет где искать. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, возьмите ее, и, если у вас появятся какие-нибудь известия, вы сможете со мной связаться.
Глава 5
СТАРАЯ ПОРОДА
На него смотрели молодые лица. Все они были такие худые, такие одинаковые, во многих случаях еще не сформировавшиеся, с горящими глазами и выступающими скулами, загоревшие на тропическом солнце. Каждый держал в руках или нож устрашающего вида, или винтовку, или карабин, или ручной пулемет. Они настраивали себя на бой, эти молодые бойцы взвода морской пехоты, сфотографированные где-то на Тихом океане во время Второй мировой войны.
Боб вглядывался в снимок до тех пор, пока одно лицо во втором ряду не ожило, — тогда он понял, что это и есть отец. Его лицо тоже было худым, но, если всмотреться пристально, в нем можно было разглядеть бодрую уверенность в себе. В лице отца, как это было свойственно всему младшему командному составу армии, странным образом сочетались смекалка опытного мастера, отцовская строгость, материнское снисхождение, мудрость учителя и воля тренера. Фотографу удалось запечатлеть игрока-профессионала в апогее игры. Он был в мятом форменном кепи, сдвинутом на затылок, с ровными белоснежными зубами, обнажившимися в улыбке, в гимнастерке с закатанными рукавами, открывавшими сильные руки, сомкнутые, насколько мог предположить Боб (остальное закрывал солдат, стоящий в первом ряду), на рукоятке пистолета-пулемета «томпсон».
Боб понятия не имел, когда сделана эта фотография. Возможно, еще до боев за Гуадалканал… нет, тогда еще не было автоматических карабинов и винтовок М-1. Возможно, до боев за Тараву, возможно, до боев за Сайпан, возможно, до боев за Иводзиму. Был еще один какой-то остров, название которого Боб не помнил, но он знал, что его отец был одним из горстки морских пехотинцев, которые сражались на пяти разных островах и остались в живых, хотя ранение, полученное на Тараве от пули японского снайпера, менее крепкого человека отправило бы на тот свет.
Эта фотография, желтая и потрепанная, была одним из немногих свидетельств военных похождений Эрла Л. Свэггера из городка Блу-Ай, штат Арканзас, который начал войну капралом и закончил ее первым сержантом, получив несколько ранений. Знаменитый Оди Райан[7] был ничем не лучше Эрла. Эрл геройски воевал, едва не погиб, и, как и малышу Оди, ему каким-то образом удалось вернуться домой. Правда, он не стал кинозвездой, а служил простым полицейским до конца своих лет, каковых ему было отпущено еще десять.
Но это было все. Боб был на чердаке один, и рыться в старом хламе было непросто — именно поэтому все и было поспешно перевезено сюда из дома в Ахо, штат Аризона, и просто свалено как мусор из прошлого, без разбора, без изучения. Картонная коробка («„Бастер Браун“, полуботинки, размер: С7, цвет: темно-коричневый»), на которой рукой матери Боба было написано: «Вещи отца», разваливалась от старости. В ней не оставалось больше никаких личных вещей. Медали, даже большая, были свалены вместе; ленточки выцвели, металл потемнел. У Боба мелькнула мысль начистить их до блеска и повесить на видном месте — в память о мужестве отца. Но нет, это был бы уже не отец. Отец устыдился бы такой показухи. В коробке лежали также почетные знаки, полученные в полиции, пожелтевшие вырезки из газет за 1955 год, когда отец умер, и наполовину использованная книжечка штрафных квитанций за нарушение правил дорожного движения.
«Что ж, я старался», — подумал Боб.
Он вспомнил про визитную карточку мистера Яно, лежащую в бумажнике.
«Уважаемый мистер Яно, — мысленно начал он составлять письмо, — я тщательно просмотрел все, что осталось после отца, и не нашел ничего, что могло бы помочь вам в ваших поисках. Быть может, если…»
И тут его осенила одна мысль.
Здесь были те вещи, которые сразу после похорон собрала его мать, перед тем как отправиться в путешествие в страну вечного пьянства. Но затем были еще три года, когда ее сестра Агнес Боумен, школьная учительница, засидевшаяся в старых девах, потому что ей еще не удалось найти достаточно хорошего мужчину, переехала жить к ним. Именно тетя Агнес воспитывала Боба, строго, без любви и нежности, а лишь из мрачного чувства семейного долга, пока Джун быстро спивалась и умирала от пьянства — и умерла, не дожив и до тридцати. Тетя Агнес не отличалась щедростью, в чем не было ничего плохого. Она делала то, что нужно было делать; у нее не было времени нянчиться с такими мальчишками, как Боб, который после смерти отца на несколько лет забился в темный угол и даже не пытался наладить отношения с теткой. Быть может, та и сама забилась в свой темный угол. Но это не имело значения: тетя Агнес кормила и одевала Боба и оплачивала счета; по сравнению с этим теплые объятия и похлопывание по плечу ничего не значили.
Но потом Боба постепенно привлекло большое, шумное, беспокойное, радушное семейство Сэма Винсента, полное внутреннего соперничества, и он до окончания школы жил у Сэма на положении члена семьи. Тетя Агнес, не видя смысла в своем дальнейшем пребывании здесь, уехала и лишь раз в год на Рождество присылала открытку.
Боб навестил ее в 1968 году, после своего первого срока во Вьетнаме, и, будучи уже взрослым, обнаружил приятную, скромную женщину, которой наконец удалось выйти замуж за овдовевшего школьного учителя. Они жили в городке Оранда, штат Виргиния, расположенном в долине Шенандоа. Встреча прошла очень мило, хотя они с теткой почти ни о чем не говорили, и будь он проклят, если может вспомнить, какая у нее…
Гудвин!
Агнес Гудвин — вот какая у нее тогда была фамилия.
Боб не мог сказать, как это произошло; он не думал об этом уже много лет, но каким-то образом фамилия тетки всплыла из забытого уголка памяти.
Он не смог отыскать Оранду ни в атласе, ни в Интернете. В конце концов он нашел какую-то старую карту и определил, что городок с таким названием находился рядом со Страсбургом и был поглощен своим разросшимся соседом. Разыскав в Страсбурге какого-то Гудвина, Боб наугад позвонил ему и наткнулся на дальнего родственника, знакомого с другими ветвями семейства Гудвин, который направил его к Бетти Фроули, живущей в Роаноке. Ее девичья фамилия была Гудвин, и она приходилась дочерью Майку Гудвину, двоюродному дяде того родственника.
— Миссис Фроули?
— Если вы что-то предлагаете, нам ничего не нужно.
— Нет, мэм, я ничего не предлагаю. Я Боб Ли Свэггер, бывший морской пехотинец, звоню из Крейзи-Хорз, штат Айдахо, по личному вопросу. Я пытаюсь разыскать свою тетку, в девичестве Агнес Боумен, которая в зрелые годы вышла замуж за учителя из Виргинии по фамилии Гудвин…
— Тетя Агнес!
— Да, мэм.
— Ой, у нее было золотое сердце, благослови Господь ее душу. Она вышла замуж за папу после смерти матери, и, хотя я ни за что на свете не скажу про свою мать дурного слова, смею вас заверить, что годы, прожитые вместе с тетей Агнес, были лучшими в его жизни. И она ухаживала за ним до самой его смерти.
— Это она делать умела.