2:36 по Аляске

* * *


– Почему он выбрал тебя?

Джесс буквально выхватила у меня из рук расческу, когда я, проигнорировав ее угрожающий тон, продолжила невозмутимо приводить в порядок прическу. Неохотно взглянув на сестру, я обнаружила уже знакомое зрелище: пылающие от гнева щеки и пухлая нижняя губа, дрожащая от обиды.

– Не молчи!

Тяжело вздохнув, я подобрала с туалетного столика шпильки и закрепила ими локоны на затылке.

– Что ты хочешь услышать?

– Почему вместо меня он выбрал тебя?!

Я закатила глаза и, обернувшись на Джесс, потянулась к своей расческе. Она упрямо отдернула руку.

– Он все равно не подходит тебе, – скривилась я.

– Почему это?

– Тебе тринадцать, Джесси.

– Ну?

– А ему двадцать три.

– И что?

– И, как все тринадцатилетки, ты слишком подвержена гормонам, чтобы думать головой! – простонала я и, все же опередив реакцию сестры, вырвала расческу обратно. – Макс для тебя слишком взрослый. Да и это уже четвертая твоя «большая любовь» за последние полгода. Может, хватит убиваться по пустякам? Лучше помоги мне отыскать земляничные духи. Ты их случаем не брала?

Я услышала, как Джесс зашипела сквозь сжатые зубы, а затем она резко подалась вперед и хлопнула ладонью по моей укладке. Острые шпильки со звоном посыпались на пол, а заколка болезненно царапнула кожу над шеей. На глазах у меня едва не навернулись слезы, но торжествующее лицо Джесс в отражении зеркала помогло удержаться от слабости.

– Ах ты маленькая!..

Джесс попятилась, когда, схватив накаленный утюжок для волос, я развернулась к ней всем корпусом.

– Я все расскажу тете Лар! – испуганно заверещала она, когда утюжок оказался в опасной близости от ее щеки. – Расскажу, как ты поступаешь со мной и какая ты… гадина!

– Эй, не смей ругаться!

– Иначе что? – воскликнула она снова, и я вдруг замешкалась, когда из-под ее век тут же хлынул поток горячих театральных слез. Ох, только не снова! – Сама идешь на свидание с ним, а меня оставляешь здесь, совсем одну! И когда начнется учебный год, снова оставишь, как Эш оставил! Ты ничем не лучше его. Почему я тогда не села в машину вместе с мамой и папой?!

От надрывного воя, на который сошел ее плач, я содрогнулась и моментально сдалась, опустив вниз плойку и выдернув ее из розетки.

– Не надо, – попросила я тихо и, подойдя к сестре, обхватила ее руками, зная, что она будет сопротивляться, а оттого стискивая еще крепче. – Эш не бросал нас. Он уехал поступать в университет, чтобы затем вернуться и забрать нас к себе, понятно? Мы делаем это, чтобы заботиться о тебе.

– Как? – жалобно всхлипнула Джесс в моих объятиях. – Как Эш позаботится обо мне из соседнего штата?! А как это сделаешь ты из Аляски?..

– Джессамина! – резко оборвала я начинающуюся истерику, и сестра наконец-то затихла. Склонившись к ее волосам, я зарылась в них носом. – Тетя Ларет присмотрит за тобой до моего возвращения, а уже через год Эш устроится на работу, и ты переедешь к нему. Следующее лето мы, как обычно, проведем вместе. Никто никого не бросает. – Я сдавила пальцами плечи Джесс, выбивая из нее неохотный кивок. – И не смей говорить, что тебе жаль, что не поехала тогда вместе с родителями. Я, ты и Эшли – мы все еще живы, и это главное. Ты правда думаешь, что такие проблемы, как Макс или учеба в университете, столь важны по сравнению с этим?

Джесс шмыгнула заложенным носом и опустила глаза. Ее лицо приобрело недоверчивое выражение, и мне это не понравилось.

– Только посмей сказать, что имеют, и я измажу тебя в… – Я бросила беспомощный взгляд на туалетный столик и выпалила: – В геле для волос! Ясно?

Джесс вяло хихикнула. Когда я отпустила ее, она снова потупилась, и «север» в ее крови возобладал: взгляд сделался сухим и резким, а мимика непроницаемой. Уставившись куда-то на собственные ладони, Джесс уже знакомо задрожала, и я тут же прикусила себе язык, пожалев о ненароком вылетевших словах про укладочный гель.

– Надо помыть руки.

И Джесс пулей бросилась в ванную комнату к стойке с антибактериальным мылом и влажными салфетками.





* * *


Не считая этого случая, в последний раз мы с Джесс обнимались на день рождения отца, когда выносили фруктовый торт. Стоило родителям погибнуть в автокатастрофе, как и поводов мириться у нас не стало. Я и Джесс окончательно утратили взаимопонимание. Наш старший брат Эшли пытался склеить семью буквально по кусочкам, но семья – это не хрустальная ваза. Такое проще выкинуть на помойку, чем починить.


– Однажды мы снова будем вместе. Я найду жилье, и вы переедете ко мне в Неваду. Обещаю не развлекаться без вас в Лас-Вегасе, – с улыбкой произнес Эшли перед отъездом. У него на руках уже лежал билет в один конец и приглашение из университета Рено.

Я улыбалась в ответ, искренне радуясь его поступлению, к которому он готовился два с половиной года. Джесс же молчала, растирая руки влажными салфетками до болезненного покраснения. Ее рипофобия, появившаяся после аварии, обострялась каждый раз, стоило ей занервничать. В глубине души Джесс знала, что скоро уеду и я. К несчастью, она была права.

Фэрбенкс был единственным университетом, предложившим мне стипендию, и Джесс осталась в Орегоне один на один с тетей Ларет. Благо та оказалась слишком умна, чтобы пытаться заменить нам родителей, и потому стала самой классной тетей в мире. В этом Джесс повезло: в отличие от меня, они были вдвоем, и, вероятно, выживали тоже вдвоем. Они обязательно проснулись, как и я – другой вариант даже не рассматривался. Ведь зачем я тогда пересекаю Аляску, чтобы добраться до Орегона, а затем и до Невады, где Эшли? Умереть вместе с остальным миром и потратить мои силы впустую – слишком жестокий поступок с их стороны. Такое я Джесс, в отличие от кражи моих земляничных духов, уже не прощу.

Быть порознь с семьей, какой бы она ни была, – неправильно, тем более когда с миром происходит такое.

Итак, сколько уйдет консервированных ананасов, сосисок и паштета за неделю пути? Хм, было бы неплохо раздобыть еще складную палатку. Значит, придется отклониться от магистрали, заскочить в ближайший супермаркет и…





2. Голос в тишине




Ш-ш-ш.

– Что такое? Черт! Я же еще не закончила!

Диктофон в моих руках издал неестественный скрип, не предвещающий ничего хорошего. Я озадаченно уставилась на маленькое устройство, умещающееся в ладони, и неожиданно переносицу мне обжег едкий запах плавящейся пластмассы.

Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Выругавшись, я подскочила с табурета и швырнула дымящийся диктофон в коробку с таким же бесполезным барахлом. Стрелка на часах, что я заводила интуитивно, уже подбиралась к полудню. Теперь вокруг действительно было тихо. Тише, чем я могла вынести. Запись истории о гибели мира и болтовня вслух – все, благодаря чему я держалась. Больше месяца я говорила, говорила, говорила… Идиотский способ не сойти с ума. Видимо, пора перестать отвлекаться на всякую ерунду и идти дальше.

Походный рюкзак, одолженный у моего мертвого соседа Томми, что страстно любил походы в горы. Фонарик – из его же шкафа. Свежая одежда, дорожная карта, спички, эластичный бинт, пластыри и пенициллин из студенческого лазарета. А еще кухонный нож из закусочной – сносная альтернатива охотничьему. И, конечно же, очки, на которые мне упрямо не хочется менять изношенные и сухие контактные линзы.

Я натянула на голову капюшон, прячась от назойливых москитов, и покинула придорожный отель, ставший мне домом на последние два дня передышки.

– Не хворайте, мистер Бейтс, – весело махнула рукой я мужчине в кресле, давно покрывшемуся слоем пыли, как и бейдж на его груди.

Мистер Бейтс был единственным Телом во всем мотеле, которое я нашла. Иногда спящий консьерж даже служил мне неплохим собеседником, учитывая, что собеседников у меня не было вовсе. Все портил лишь синеватый цвет его лица и абсолютное безразличие к нашей дискуссии. Мистер Бейтс, как и другие Тела, совсем не выдавал признаков разложения. У них даже не было трупного запаха. Я старалась не заострять на этом внимание, чтобы не бояться еще сильнее.

Стоило мне ступить за порог, как в лицо рьяно ударил ветер – особенности осени на Аляске. Уткнувшись в воротник носом, я доволокла чей-то самокат до середины дороги, пролегающей вдоль железнодорожных путей, и вскочила на него с разбегу. Колесики в пестрых наклейках едва справлялись с сырым и промерзшим асфальтом, но так все равно проще, чем идти пешком. Впереди виднелся указатель: «Анкоридж – 330 миль».

Внимание то и дело обращали на себя застрявшие в канавах машины: кто-то, очевидно, ехал по шоссе среди ночи, и того смерть застала прямо за рулем. Я не раз проверяла, заводятся ли такие авто, но эта идея никогда не срабатывала. К чему бы я ни притронулась, все уже было сломано. Лишь однажды мне посчастливилось завести желтый минивэн, но я была слишком пьяна, чтобы уехать далеко: минивэн перевернулся на следующем же повороте. Видимо, не просто так осталась в живых именно я – это просто очередная нелепица.

Однако иногда просветы все же случаются.

– Оптика!

Восторженный вопль вырвался спонтанно. Долгожданный магазин очков не мог вызвать у меня иную реакцию. В них всегда можно отыскать механический автомат с контактными линзами всех диоптрий и видов. И если я не ошибаюсь…

– Проблема.

Черт, опять вслух.

Я подперла самокатом дверь и припала лбом к автомату внутри, судорожно соображая, где бы отыскать что-то достаточно увесистое, чтобы пробить стекло толщиной в дюйм.

Сбросив рюкзак, я отправилась в соседнюю автомастерскую. Уже спустя пять минут мне удалось вернуться в магазин со свинцовым молотом в руках. Запястья ныли от тяжести, но на один размах меня хватило: от удара стекло крошкой обрушилось на мою обувь. Распихав все коробки по отделениям рюкзака, я вскрыла одну из пластин и с облегчением заменила линзы на свежие. Какое же это блаженство – смотреть на мир без боли в глазах!

Утрамбовав рюкзак, я, счастливая, вернулась к самокату и покатила дальше. Лишь спустя пятьдесят метров рукав толстовки показался мне слишком тяжелым и липким. Опустив глаза, я поморщилась: на радостях и не заметила, как один из осколков, в куче которых я самозабвенно рылась, распорол мне ладонь. Алая полоса тянулась от большого пальца до безымянного. Кровь закапала мне на куртку, стекая вниз. Засмотревшись, я упустила момент, когда самокат наехал на препятствие и увяз в чем-то мягком.

Руль дернулся, и я остановилась, чтобы отцепить от самоката голубое одеяло, намотавшееся на колеса. Распутав ткань, я осмотрела эмблему, вышитую по центру. Эта эмблема принадлежала моему университету в Фэрбенксе, от которого я была уже в неделях ходьбы. Эскиз этой эмблемы предложила декану моя соседка Верити. Она же собственноручно пришила ее на свое домашнее одеяло неуместной оранжевой нитью. Этим одеялом я укрыла саму Вер, чтобы не смотреть на нее…

Это и было покрывало Верити.

– Нет-нет, это не так, оно просто похоже или… – забормотала я себе под нос и, отшатнувшись от лоскута кашемировой ткани, попятилась. Забравшись на самокат, я объехала одеяло, то и дело косясь на него, будто в любой момент оно могло ожить и погнаться следом.

С чего я решила, что оно принадлежит именно Вер? Даже если я помню горькие слезы, которыми та захлебывалась, когда в очередной раз протыкала себе иголкой подушечки пальцев, промахиваясь мимо шва. Наверняка в мире полно подобных рукодельных одеял. Именно кашемировых… Голубых и со студенческой символикой-медвежонком.

Как неубедительно это ни звучало, но зато как логично. Я – последний человек на Земле, по крайней мере на Аляске, и других вариантов, кроме как совпадения, быть не могло.

Но я все равно потянулась рукой к кухонному ножу, продетому через пояс в качестве оружия. Стиснув рукоять пальцами, я немного успокоилась и поехала дальше, оставляя одеяло позади. И я бы забыла о нем окончательно, если бы за моей спиной вдруг не раздался странный, булькающий звук, словно кто-то проткнул воздушный шарик, наполненный слизью.

Я вздрогнула и обернулась, но не увидела ничего, кроме по-прежнему пустого шоссе в окружении деревьев, разбитых машин и… отсутствия голубого одеяла, прежде лежащего посреди дороги.

В голове загудело. Меня окатило паникой, как обычно окатывает холодом ведро льда. Руки затряслись, и я повернула руль в сторону. Переднее колесико самоката наткнулось на выемку в асфальте и отлетело на метр, а я перемахнула через руль.

– Да и черт с тобой! – воскликнула я, обиженно глядя на сломавшийся самокат, от которого у меня только прибавилось синяков. Вскочив на ноги и вынув нож, я заставила себя забыть об одеяле и прислушаться к здравому смыслу – я спринтовала прочь.

От бега у меня быстро закружилась голова. Мокро-серый асфальт под ногами смешался в одну сплошную зыбкую лужу, в которой я словно барахталась, пытаясь убежать дальше, чем это было мне по силам. Перед глазами все плыло, и я не знала, что было тому виной: колючий ветер, бьющий мне в лицо до слез, или тоже слезы, но вызванные необузданным, животным страхом.