1971
Часть 9 из 25 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я невольно улыбнулся – вот же черт подери! Ничего не меняется! Пятьдесят лет назад – и такие же хейтеры, такие же завистники! И самые из завистников завистники – писатели. Я точно знаю, что многие из мерзких хейтерских отзывов на мои книги в 2018 году писали несостоявшиеся или вылетевшие из обоймы писатели, книги которых перестали издавать. Один мне как-то прямо сказал, по скайпу: «Ты не обижайся, Миша, но, как ты пришел в издательство, нас стали хуже издавать. Нас отодвигают – тебя печатают. Так лучше бы тебя вообще не было».
А между прочим, я этого писателя в приятелях числил. А он… вот так. Подпил, наверное, вот дерьмо-то и полезло из души. Оказывается, его не печатают не потому, что он хреново пишет, что его книги – это сборник несуразностей, глупостей и ляпов, притом скучный и нудный, а потому что Карпов пришел и всех задвинул! Ну ни хрена себе!
Откуда я знаю, что это он писал гадости на моих станицах в самиздате? А его каким-то образом разоблачили, и вроде как даже сами сотрудники самиздата, когда он всем надоел своим патологическим хейтерством. Они же видят айпишники, с которых человек заходит на сайт, – вот и пробили его, дурака. Скандалище был – до небес! Он вертелся, как уж, но ничего поделать не мог. И его самого захейтерили.
В гостиницу я пришел выжатый как лимон. Есть не хотелось – только что на банкете налопался так, что живот трещал. А когда уходил – так хотелось все собрать в сумочку и взять с собой! Все эти бутербродики с осетриной, семгой! С черной икрой и красной! «Я не жадный, я рачительный!» – как сказал один персонаж. Нет, ну правда же – банкеты такие бывают редко, а желудок не может уместить всех яств, что лежат на столе. Небось сейчас официанты бережно укладывают в свои сумки поделенные бутербродики и радуются тому, как вкусно угостят своих домашних. М-да-а…
В номер входил – хихикал. Над собой, конечно, над глупыми мыслями. Мне надо думать, как вылавировать между КГБ и америкосами и не свалиться с острия ножа, а я про бутербродики думаю! Ну не дурак ли?
Просто человек. Мы, люди, бываем ужасно непоследовательны и нелогичны. А когда ты чувствуешь, что тупишь, лучше лечь спать. Утро вечера мудренее. Я всегда так делаю, когда чувствую: книга не идет, глаза закрываются, а вместо гладкого текста выходит какая-то тупая галиматья. Лучше все бросить и лечь спать. Будет день, и будет дело. Прилетит Муза (или черт?), сядет рядом с тобой и будет водить твоими руками по клавишам ноутбука. Или пишущей машинки – как в моем случае.
Включил телевизор, попытался найти что-то удобоваримое. Пощелкал круглой клавишей переключения каналов – наивный албанец! Это мы в 2018 году ругательски ругаем 360 каналов, на которых нечего смотреть! Здесь четыре канала, на которых – ну совсем нечего смотреть! Не просто нечего, а СОВСЕМ нечего!
Оставил концерт артистов оперетты и под бодрый канкан пошел наливать ванну. Надо отмякнуть после сегодняшней встречи. Нервы ни к черту. И правда – не надо было наезжать на Нестерова. Ну что я на него напал?! Делает мужик свою работу, и пусть делает! Он даже ни разу не встрял в разговор, не мешал общаться – плюс ему. Жирный такой плюс. А что он меня разнес за критику власти – а как он еще должен был поступить? Если не отреагирует – зачем он тогда там был? Кто-нибудь заложит его, тот же Исайкин, который обязательно как глава издательства на связи с КГБ, и зададут вопрос Нестерову: почему не отреагировал? И что ему сказать? А тут – работу провел! А то, что я оказался упрямым ослом, да еще и назвал его, Нестерова, идиотом – так это даже в плюс. Значит, Нестеров не в одной упряжке со мной, подлецом!
М-да… все-таки я для тонких интриг никакой специалист. Стреляю хорошо, дерусь недурно, а вот сображалка на интриги не такая быстрая, как у маститых партаппаратчиков. Учусь. Что поделаешь? Надо учиться.
С собой в ванную взял стопу газет, купленных утром после завтрака. Стал смотреть «Литературку»-толстушку, из нее выпала газетенка с названием «Люберецкая правда». Как она тут оказалась – одному богу известно. То ли вложили в нагрузку, то ли просто случайно попала в газету во время перевозки – кто знает? Да это и не важно. Хотел отбросить и вдруг решил почитать – о чем же можно писать в «органе ГК КПСС и городского совета депутатов…»?
Открыл первую страницу, вчитался и невольно улыбнулся – ну надо же печатать в газете такую хрень! Я уже и отвык от такого бесцельного, тупого расходования бумаги! Заголовки за 25 ноября 1970 года: «Есть 11-месячный план». «Ударными темпами». «На главном направлении».
Заставил себя, преодолевая отвращение, почитать статью «На главном направлении». И стал едва ли не истерически ржать.
«Слесарь Н. А. Лякуткин посвятил свое выступление вопросам борьбы за экономию материальных ценностей». Слесарь! Посвятил! Борьбе за экономию! Сцука, это смешнее стендапа – в стендапе тупо и пошло, а тут – вона какая ржака! Слесарь заботится об экономии заводских ценностей, а не о том, как бы заначить от жены пятерку на рыболовные снасти!
«Много интересных событий произошло в этом году в жизни Люберецкого завода торгового машиностроения». Да просто невероятное количество интереснейших событий! Холодильные прилавки они там делают, что ли? Перевыполняя план! И это такое событие, что так и просится на страницы газет. Все ждут, надеются – сколько же прилавков сделают? Тысячу или тысячу и один?!
О господи… сколько людей сидели и писали всю эту тупую, никому не интересную хрень! Получают зарплату, квартиры, живут – считая себя настоящими журналистами, и выходят на заслуженную пенсию с чувством глубокого удовлетворения своей жизнью. Отданной этим бездарным серым листкам, годным только для деревенского сортира – туалетной бумаги-то в этом мире днем с огнем не сыщешь! Только вот такие газетки и спасают, бумага у них мягкая, рыхлая, серая – самое то. Большего эти листки и не заслуживают. Все, что ценного в листке, – программа телепередач. В которых тоже, по большому счету, нечего смотреть.
Сколько по стране таких газет! Сколько переводится бумаги, сколько рубится леса! Ради чего? Чтобы напечатать вот такую чушь. И как с этим бороться? Единственный способ – перевести их на самоокупаемость. Или закрывайтесь, или делайте так, чтобы газета приносила прибыль.
Впрочем, было уже. Само собой, все такие газетки закроются. Кому они нужны, с журналистами, которые давно уже и не журналисты, а галимые пропагандисты.
М-да… вот по таким мелочам и понимаешь, насколько неповоротлив и расточителен Союз. Вместо того чтобы пустить деньги на какое-нибудь хорошее дело – их просто сливают на всякую чушь. И это при том, что большинство людей не может купить себе ничего современного, модного и просто жизненно необходимого. Просто нет этого современного и модного. Не производят. Или производят очень мало. А импортное – только для избранных.
За мебельной стенкой надо месяцами и годами стоять в очереди. Машину ждут годами. Обувь хорошая – только импортная, по блату. Или у спекулянтов.
Деньги просто лежат в загашниках и не работают. Не питают экономику. Их НЕКУДА потратить! НЕ НА ЧТО!
Я в сердцах отбросил газетенку и, лежа в ванне, угрюмо наблюдал, как газетка набирает воду, лежа на полу в мыльной лужице. Темное пятно увеличивается, увеличивается, обретает очертания Африки, а потом становится древним материком Гондвана. Туда ей и дорога, этой газетенке. В Гондвану. Даже читать расхотелось после того, как попытался ее полистать.
Лежал и тупо смотрел в потолок, погрузившись в воду до самого носа. Думал обо всем сразу и ни о чем конкретно. А когда почувствовал, что глаза закрываются, наваливается сон, быстренько потер себя мочалкой, которую привез с собой в полиэтиленовом пакете из дома, смыл мыло и отправился спать, выдернув пробку из ванны.
Этот непростой для меня день все-таки закончился. Штекер телевизора выдернут из розетки, постель приятно холодит чистую кожу. Хорошо! За окном ноябрьский мороз, снежинки стучат в стекло, а я лежу в постели и смотрю на то, как отсветы фар проезжающих мимо гостиницы автомашин пробиваются через неплотно задвинутую портьеру. Сейчас бы еще Зину сюда… было бы совсем хорошо. Только вот кровать узковата, это в 2018 году во всех гостиницах стоят сущие сексодромы, теперь же – «руссо туристо – облико морале».
Кстати, пришлось все-таки изменять в романе кое-какие эпизоды – иначе цензура не пропустит. И даже с правкой он еле-еле прошел рогатки (так мне Махров рассказал). Могли и завернуть, потому как роман «похабный», не соответствующий духу соцреализма. Пришлось сцены секса практически вырезать. Не поймут – «секса у нас в СССР нет!».
Уснул незаметно. Проснувшись, долго соображал, где нахожусь – мне снилось, что я дома, в 2018 году, что на кухне работает стиральная машина, жужжит, выжимая очередную порцию белья. Увы (или всё не так уж и плохо?), я все еще был в 1970 году. А жужжал за дверью обычный пылесос, убирая невидимые глазу пылинки из толстой ковровой дорожки коридора.
Время около десяти часов утра. Делать особо нечего – до четырех часов дня еще куча времени. Даже не особо нечего – а вообще нечего! Если только пойти гулять по городу? Когда я еще буду в Москве?
Кстати, может, действительно построить кооперативную квартиру в Москве? Ну а чего – перетащу сюда Зину, ее давно звали работать в Москву, сулили кучу «вкусняшек» вроде повышенной зарплаты и премии. Опять же – Москва! Престижно! Но нет – она ни в какую. Мол, шум не люблю, суету людскую. А вот в Саратове – тишь да благодать. В общем, не вышло у них ничего. Но вот теперь, может, и выйдет?
Махров прав – надо в столицу перебираться, если хочу выйти на серьезный уровень. Чего уровень? Литературы, конечно. Типа, нетленки у меня тут будут получаться лучше. Сомневаюсь, но чисто технически – да, в Москве сейчас мне жить будет гораздо удобнее.
Побрился, используя станок для безопасной бритвы, – я его больше всего люблю. Там, в моем времени, у меня есть стальной станок, еще от дедушки доставшийся. Я его очень люблю и берегу. И память о моем деде, и очень удобная штучка – подравнивать бороду или просто бриться. Чисто бреет. Не чета всяким там трехлезвийным дрянным бри́товкам.
Оделся, надел свою «летчицкую» кожаную куртку, берет (ну куда ж писателю без берета?! Писатель я или где?!) и вышел на улицу.
Холодно! Морозно холодно. Вот не люблю я московскую погоду! Не просто не люблю, а ненавижу лютой ненавистью! Больше, чем промозглый питерский климат.
Сырость. Здесь всегда сыро – осенью, зимой, летом. Город стоит на болотах, и здесь всегда сыро. Сыро, как в предбаннике общественной бани.
Редкие снежинки медленно и плавно опускаются на плечи, будто стараясь утешить: крестьянин, твоя страда закончена! Иди домой, на печь, спи! Летом будешь снова пластаться, рвать жилы, а пока… баю-бай!
Мне вдруг захотелось вернуться в номер и не вылезать из него до самого вечера, до самой грядущей встречи. Но я пересилил себя и пошел по улице прочь от гостиницы. Куда я иду – сам не знаю. Просто иду, смотрю по сторонам, разглядываю прохожих и витрины магазинов. Случайный прохожий этого мира, беглец, пытающийся изменить такую вот махину – Советский Союз. Даже как-то и смешно… до слез. Что я могу, маленький человечек со своими глупыми идеями?! Кто меня послушает?! Все равно буду слать свои письма – верят они или не верят. Хотя бы сделаю попытку – до тех пор, пока меня не повяжут. И маньяков убью, чего бы это мне ни стоило.
Вдруг пришла в голову одна мысль, и я бодро пошагал в метро. Почему бы и нет? Деньги – они только инструмент. И дешевле будет потратить их сейчас, чем потом нанимать дорогих и бестолковых адвокатов.
Театр в это время был закрыт. Я пошел к черному ходу, обойдя театр по периметру, дернул дверную ручку – дверь и открылась. И зашагал по полутемным коридорам дворца Мельпомены.
Первый, кто мне попался, это, похоже, рабочий сцены, обслуживающий ее механизмы. Он был весь перепачкан в смазке и матерно ругался через слово, чем подтверждал свой высокий социальный статус. Ведь нет в этом мире, в этой стране статуса выше, чем у пролетария-рабочего! Ну… по крайней мере, нам так говорили.
Я спросил рабочего, где мне найти костюмера, он еще раз выматерился – не в мой адрес, а в адрес какого-то «старого козла», и показал на дверь справа в дальнем углу коридора. Я коротко поблагодарил озабоченного старыми козлами рабочего и пошел туда, куда он указал, по затертому, обветшалому линолеуму.
Помещение театра явно требовало ремонта, но кто бы выделил на это денег? А может, и выделили, только вот декорации и костюмы гораздо нужнее, чем какой-то там линолеум в недрах храма Мельпомены.
Постучав, я не дождался ответа и, потянув дверь на себя, вошел внутрь. Помещение оказалось большим, не менее тридцати квадратных метров, и все было завешано и забросано костюмами всех видов и расцветок. У меня даже в глазах зарябило – столько здесь было золота, серебра, яркого красного бархата и лимонно-желтых сияющих тряпок. За этими горами сокровищ в дальнем углу виднелся объемистый зад, обтянутый чем-то вроде крепдешина. Ткань, обтягивающая внушительные окорока, подчеркивала монументальность объекта, и я невольно залюбовался видом гуляющей по комнате задницы. Владелица задницы что-то напевала – довольно-таки мелодично, приятным молодым голосом, и я вначале подумал, что даме этой не более чем 25–30 лет. Однако я ошибся. Неблагодарное дело определять возраст женщины по направленной на тебя заднице.
– Извините, с кем могу поговорить? – возвысил я голос и от неожиданности едва не присел – так немелодично и громко взвизгнула дама, обернувшись ко мне и тут же свалившись на гору тряпок, которые она разбирала.
– Ой… ой… как вы меня напугали! – Женщина лет сорока пяти, очень похожая на какую-то актрису, которую я с наскока никак не мог вспомнить. Впрочем, я никогда и не интересовался именами актеров и актрис, потому, даже если бы и видел ее в фильмах, фамилию точно бы не вспомнил. Не редкость, что сошедшие со сцены актрисы работали костюмерами или билетерами.
– Стучаться надо, – укоризненно-жалобно продолжила женщина, – у меня чуть сердце не лопнуло от страха! Вы как сюда вошли?! Я же дверь запирала!
– Ну… видимо, не заперли как следует, – пожал плечами я. – Потянул на себя дверь, она и открылась.
– Ну вот! – яростно сплюнула женщина. – Замок совсем тазом накрылся! Говорила этому старому…
– Козлу? – невинно продолжил я, сдерживая смех.
– Козлу! – кивнула женщина и подозрительно посмотрела на меня. – Вы его знаете? Директора нашего?
– Не имею чести, – фыркнул я. – Слышал, как отзывался о нем рабочий. Жмотится ваш директор, да?
– Еще как! – с жаром поддержала женщина. – Выжать из него хоть копейку – огромная проблема! А мне тут штопай старые костюмы! Заплатки клади! Да еще и так, чтобы не видно было! А ему хрен по деревне – наплевать! Говорит, из зала все равно не видно! Мол, далеко! А бинокли? Люди-то с биноклями приходят! М-да. Так кто вы и что тут делаете?
– Я? Я писатель. Вот шел мимо вашего театра и решил зайти, попросить кое о чем.
– Писатель? А что пишете? Как ваша фамилия?
– Я недавно начал издаваться. Карпов моя фамилия. Фантастику пишу.
– Не слышала про вас… но поспрашиваю, – с живым интересом посмотрела на меня женщина, когда-то очень красивая, теперь просто миловидная – ее красоту портил лишний вес. Но я бы не спешил ставить ей это в упрек – может, у человека сердце больное? Я слышал, что нередко полнеют от каких-то кардиологических проблем.
– А что же вас заинтересовало в нашей дыре? Нашем, как вы сказали, театре?
– Мне нужны парики, усы, бороды. – Я словно кинулся в прорубь. – Сможете помочь?
– Вот как! – с непонятной интонацией протянула женщина, и брови ее сошлись вместе. – А можно узнать, зачем вам эти усы и бороды?
– Хотим поставить любительский спектакль по Чехову, – безмятежно сообщил я, стараясь говорить как можно убедительнее. – Я приезжий, из Саратова, и вот у нас при медицинском институте создали кружок театрального искусства. Вы же знаете, из Саратова много хороших актеров вышло. Вот и наши молодые мечтают. Вообще-то, жена моя там занимается этим делом, она профессор, но, раз уж я оказался в столице, почему бы ей не помочь?
– Вот как… – Лицо женщины разгладилось, она о чем-то напряженно думала. Потом выдала: – Я бы не сказала, что с париками у нас все хорошо… обеспечивают не очень. И с другими делами проблема… грим и всякое такое…
– Я заплачу вам! – перебил я «плач Ярославны». – Очень хорошо заплачу. Сколько скажете. Ну, как?
Через сорок минут я вышел из театра, сопровождаемый довольной, сыто улыбающейся костюмершей. Или гримершей? Я так и не узнал ее должность. Скорее всего – и то, и другое сразу. Ибо – экономия! Бумажник мой стал легче на двести рублей (что мне показалось очень даже недорого!), и все, что мне нужно, я получил. Теперь можно легко и свободно менять свой облик в любой удобный момент. Гримерша даже показала, как и чем клеить бороды и усы. Парики совсем не новые, но ничего, сойдут, для дела сгодятся. Только прикасаться к ним было почему-то не очень приятно. Мертвые волосы… может, вообще с трупов? Глупо, конечно, я сам над собой смеялся, но… вот передергивало, когда их трогал, и все тут! Как к скальпам, снятым с голов белых поселенцев Америки, прикасаюсь.
От костюмерши сразу направился в гостиницу, чтобы сидеть в ней до победного – то есть до выхода в издательство. Бродить по городу уже не хотелось – не со здоровенным же пакетом с ворованными париками! Теперь я уголовный преступник, расхититель социалистической собственности, и сесть в тюрьму могу просто-таки на раз. Вместе со златолюбивой костюмершей.
Глава 4
В издательство пришел на полчаса раньше срока, а перед тем съездил на Павелецкий вокзал и купил билет на поезд. Американцев пока еще не было, и Махров тут же уволок меня к себе в кабинет, потрескивая от энергии, как шаровая молния.
– Не переживай! Переговорил я с Нестеровым – все в порядке! Он уже отошел, говорит: в целом все прошло хорошо. Только просит больше так не делать, думать, прежде чем поддаваться на провокацию. Вернее – не поддаваться на провокацию и думать, что говоришь! А лихо ты про балалайку! Ржали всем издательством! С бутылкой, балалайкой, на медведе! Ну ты и… фантаст! Ха-ха-ха… Теперь слушай вот что: заседание Союза писателей назначено на двадцатое декабря. Там и будут рассматривать твой вопрос. Чтобы ты понимал – в правлении сидят… хм… такие люди…
– Старые большевики?
– Вроде того. С ними не так просто общаться, и не так просто будет пройти через приемную комиссию. Будут задавать вопросы – о международном положении, о политике партии и правительства, ты подготовься, чтобы не упасть в грязь лицом. Зарубить твою кандидатуру – раз плюнуть. Скажут, что ты идеологически незрелый – и ты потом хоть головой о стену бейся, все равно ничего поделать не сможешь. А я попробую поговорить и с Фединым, и с кое-какими членами приемной комиссии, но… не факт, что это поможет. Постарайся выглядеть простым советским человеком, строителем коммунизма. Договорились?
– Договорились… – хмыкнул я и, не выдержав, спросил: – Алексей, скажи… вот какое отношение к литературе может иметь международное положение? К моей сказке – оно каким боком?!
– Ну ты чего глупые вопросы задаешь? Делай, как я тебе говорю, – и все будет нормально! – Махров даже фыркнул от возмущения и, вскочив с кресла, забегал по кабинету: – Ты начинающий автор! Тебе надо быть в Союзе писателей! Это дает тебе огромные перспективы! А ты чушь несешь! Слушай, что тебе опытные товарищи говорят, и не мели чепухи!
– Алексей, скажи, а зачем ты мне помогаешь? – спросил я и тут же пожалел о своем вопросе. Язык мой – враг мой. Что может ответить человек, которому задают такой вопрос? Ничего. Да еще и обидится…
– Зачем? – Бег приостановился, и Махров удивленно воззрился на меня: – Ты талантливый автор. Твои книги интересны. Я хочу тебе помочь. Разве этого мало?! Это моя работа! Я ищу новых авторов, издаю хорошие книги – почему же я не должен тебе помогать?!
И правда – глупый вопрос. Я продукт своего времени: если кто-то тебе вдруг безвозмездно помогает – начинаешь выискивать его мотивы. Ведь никто просто так не будет помогать! Значит, где-то хочет тебя «нагреть». Значит, имеет свою выгоду. Капитализм! Даже немного стыдно…