1793. История одного убийства
Часть 6 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Винге и Кардель остались одни.
Винге откинул покрывало. Открылся обрубок ноги, не больше чем две ладони от паха. Он внимательно изучил его и повернулся к Карделю:
– Подойдите поближе. Расскажите, что видите.
Кардель поежился. Почему-то зрелище показалось ему очень страшным. Даже трудно поверить, что такой обрубок может принадлежать человеческому существу. Он отвернулся.
– А что я вижу? Нога отрезана… что о ней скажешь?
Винге молча кивнул. В этом молчании было что-то, от чего Кардель почувствовал себя дураком, и это его разозлило. Да что ж это за ночь такая, кончится она когда-нибудь или нет?
– Насколько я понимаю, у Жана Мишеля тоже не хватает одной руки, – сказал Винге, по-прежнему пристально глядя ему в глаза.
Вот это да! А Кардель-то всегда считал, что ему удается скрывать свою инвалидность. Потратил на упражнения больше часов, чем сам мог сосчитать. Со стороны искусно выточенная из светлого бука кисть почти не отличается от живой. К тому же он научился ловко прятать ее за бедром. Если не махать руками, никто не замечает, что у него нет руки, а уж ночью – и подавно.
Он неохотно кивнул – что ж отрицать, если тот заметил. Да, одной руки не хватает.
– Примите мои соболезнования.
Кардель насмешливо фыркнул:
– Я сюда не за соболезнованиями пришел, а за потерянным кошелем с деньгами.
– Судя по тому отвращению, с каким вы произнесли имя славного короля Густава, рука потеряна на войне?
Кардель мрачно кивнул. Он никак не мог понять, говорит ли Винге серьезно, или издевается.
– Я к тому, что ваши знания касательно ампутаций куда богаче моих. Не будете ли вы так добры посмотреть еще раз, поближе?
На этот раз Кардель посмотрел внимательнее. Служанки обмыли тело довольно небрежно, кое-где остались налипшие грязь и тина. Он поднял голову – ответ казался ему очевидным.
– Это не свежая рана. Зажившая.
– Вот именно. – Винге одобрительно кивнул. – Зажившая. Когда мы видим тело в таком состоянии, надо решать вопрос: явились ли эти повреждения причиной смерти, либо преступник решил расчленить труп, чтобы легче от него избавиться. Но… я не удивлюсь, если мы найдем все четыре культи.
Они взялись за концы тонкого покрывала, по знаку Винге подняли, свернули пополам и положили ткань на пол. В нос ударил тяжелый, сладковатый трупный запах. Винге закрыл нос платком, Кардель удовлетворился рукавом рубахи.
Ни рук, ни ног у Карла Юхана не было. Отрезаны настолько близко к телу, насколько позволили нож и пила. Глаз тоже нет: глазные яблоки вырваны из глазниц. Истощен до предела: ребра выпирают, между ними глубокие провалы. Вздутый гнилостными газами живот не скрывает торчащие острые гребни подвздошных костей. Узкая, почти детская грудь. Единственное, что напоминает о жившем когда-то молодом человеке, – волосы, тщательно вымытые церковными служанками и добровольными помощницами. Роскошные золотистые волосы.
Винге снял фонарь с крюка и медленно обошел тело, то и дело поднося фонарь поближе и всматриваясь в детали.
– На войне, смею предположить, Жан Мишель видел немало утопленников?
Кардель кивнул. Все происходящее было ему настолько непривычно, что от волнения развязался язык:
– Еще бы… Не поверите: все вернулись к осени. Утопленники то есть. Море вернуло. Мы их нашли на берегу, под стенами Сведборга. Нас, тех, кто еще не горел в лихорадке, послали их собирать. Ну, скажу вам… треска и крабы уже сожрали все, что могли. А часто они шевелились, звуки издавали… спятить можно от страха. А это угри… выползают и в море… не с большой охотой выползают, скажу я вам, нажрались от пуза. Еле двигаются.
– Похоже на Карла Юхана?
– Те-то? Никакого сходства. Но те, кого быстро вынули, – да, похожи. Мы старались подбирать своих сразу, как бой стихнет… ну, час, ну, другой, как они утопли. Думаю, Карл Юхан недолго пролежал в Фатбурене. На часы надо считать. Вечером, скорее всего, бросили. Как стемнело.
Винге задумался.
– А скажите мне, Жан Мишель, рука ваша – она долго заживала?
Кардель помедлил, прежде чем ответить.
– Ладно, – сказал он. – Раз такие подробности… Давайте попробуем.
Он протянул руку с протезом. Винге помог ему закатать рукав, пока не обнажились ременные крепления, удерживающие протез у локтя. Кардель привычно развязал ремни и передал Винге деревянную руку.
– Вы когда-нибудь видели, как людей режут? – спросил он.
– Никогда. Живых – никогда. Был в анатомическом театре, там хирурги вскрывали мертвое тело. Женщина. В учебных целях.
– Ну, мой-то случай вряд ли подойдет для учебников. Боцман сразу стянул руку под локтем шкотом. Вроде как жгут наложил, кровь остановить. Перестарался маленько – пока до фельдшера добрались, уже антонов огонь пошел. Почернела рука-то. Поначалу всего два пальца размозжило, а тут пришлось почти у локтя резать. Дальше, значит… привязали меня цепями к столу, чтобы не дергался, фельдшеру не мешал. У них цепи такие специальные, в кожаных чехлах. То, что помягче, – ножом режут, а кость пилой. Кому повезло – в того спиртное вливают, пока не сквасится… а мне – нет. Мне не повезло. То ли у них самогон закончился, то ли спешка. Большие-то сосуды надо быстро зажимать, пока режешь. А у них зажимы все время соскользали, кровь хлестала, аж все стены забрызгало. И других тоже резали рядом – та же история. Фонтаны крови. Я посмотрел – на соседних столах все белые как алебастр. То есть они из меня чуть не всю кровь выпустили. Тут, значит, вот что главное: они кожу разрезают кругом и, как чулок, закатывают к локтю. А кость пилят уже повыше. Им, значит, лоскут кожи надо сохранить, культю зашить. Потом кожу опускают, закрывают рану и шьют прямо по живому. Вот, посмотрите… полумесяцем. И сейчас еще пятна красные видны, где иглу втыкали. А дальше – молись. Не повезет – антонов огонь, опять резать. А повезет, заживет. Жди, пока новая рука вырастет.
Он усмехнулся и подмигнул Винге, но тот даже не улыбнулся.
– Если я правильно понял, вы видели все фазы… – Он запнулся и поправился: – Все стадии… все этапы заживления раны. Куда более подробно, чем я мог бы вам пожелать. Поэтому я сохраняю надежду, что вы можете сделать попытку датировать… определить: когда примерно отрезаны конечности у Карла Юхана? Сколько времени прошло?
– Дайте фонарь.
Теперь настала очередь Карделя сделать церемониальный обход лавки с покойником. Нос зажать нечем – в единственной руке фонарь, поэтому он постарался дышать ртом и выдыхать как можно сильнее.
– Тут, значит, вот что… Мне кажется, сначала отрезали правую руку. Потом левую ногу, левую руку и правую ногу. В таком, я думаю, порядке. Правая рука… если на бедняге заживало, как на мне, – самое меньшее, три месяца. А правая нога… месяц, скорее всего. Культя зажила этак за месяц до последнего заплыва.
– Значит, ему отреза́ли ноги и руки по очереди… Перевязывали, ждали, когда более или менее заживет, и приступали к следующей. Зубов нет, языка тоже. Если судить по заживлению ран, пытка началась примерно в конце весны и закончилась пару недель назад. Смерть наступила… точно сказать нельзя. Он мертв уже несколько дней.
У Карделя волосы встали дыбом от нарисованной Винге картины.
– Да… – повторил тот. – Смерть наступила несколько дней назад, и, думаю, к его большому облегчению.
Он собрался было накинуть покрывало на обезображенное тело, но остановился и потер ткань между большим и указательным пальцами.
– Спасибо за помощь, Жан Мишель. Но должен вас огорчить – вы переоценили таланты покойника по части карманных краж. Ваш кошелек висит у вас на поясе под камзолом. Как будто бы и незаметно, но, когда вы нагнулись с фонарем, он проявился вполне недвусмысленно. Да вы и так это знали… Похмелье – дело, разумеется, серьезное, но даже серьезное похмелье не может держаться так долго. Скоро утро.
Кардель проклял себя за неосторожность – надо же, этот тип поймал его на вранье! Он разозлился. Полное хладнокровие и даже равнодушие Винге показалось ему оскорбительным – ему, который насмотрелся на покойников куда больше, чем того хотелось бы.
Он сплюнул через плечо.
– Вы жуткий тип, господин Сесил Винге. Нечему удивляться, что вы так наслаждаетесь обществом мертвецов. И знаете… чересчур уж вы тощий. Скелетам вашим любимым, что ли, подражаете? Я бы на вашем месте проводил больше времени за обеденным столом, чем в покойницкой.
Винге не обратил внимание на грубость.
– Я здесь оказался не из любви к покойникам. Причину называть не буду. Но позвольте спросить: вы хотите мне помочь? Хотите ли вы, чтобы этот несчастный был отмщен и похоронен в освященной земле? У меня есть определенные возможности в полицейском мире. Я был бы очень благодарен за помощь, которая, само собой, будет оплачена.
Винге замолчал и посмотрел на Карделя. В колеблющемся свете фонаря глаза его казались огромными, и то ли пламя отразилось в них так причудливо, то ли и в самом деле зажегся огонек, которого он раньше не замечал. Уж не дьявол ли, собственной персоной? Кардель даже немного испугался. Только сейчас сообразил, насколько он устал.
– Вам не надо торопиться с ответом, – продолжил Винге, словно и не заметив его растерянности. – Сейчас я иду в дом Индебету послушать утреннюю сводку. Констебль наверняка подготовил рапорт. Ответственность за расследование ложится на городского прокурора, а он как раз сейчас занят другим делом, попроще, которое к тому же сулит гораздо больше славы. Но, разумеется, обязанности свои он выполнит. Вся полиция будет поставлена на ноги, квартальные получат команду опросить жителей, и так далее и тому подобное. У меня мало надежды, что такая тактика даст результат. Это изуродованное тело закопают как раз здесь, в северной части погоста. Без имени. И никто о нем и не вспомнит. Полицеймейстер попросил меня сделать все, что в моих силах. Но, боюсь, сил моих недостаточно.
Ну нет – Карделя вывести из себя трудно, но, если вывели, успокоить еще труднее. Он повернулся и пошел к выходу.
– Если все же захотите мне помочь, Жан Мишель Кардель, разыщите меня, – крикнул Винге вдогонку. – Я снимаю комнату у Роселиуса, известного канатчика, спросите бывшую усадьбу графа Спенса.
4
В доме Индебету на самом верху Дворцового взвоза, где разместилось полицейское управление, неразбериха с самого утра. Как, впрочем, и в любой другой день.
Винге потер глаза, стараясь не проникаться к себе сожалением по поводу бессонной ночи. Если повезет, можно найти кофейник с несколькими каплями еще не остывшего кофе.
Полно народу – люди входят, выходят, кто-то топчется у стены, дожидается приема. Бравые полицейские все еще не привыкли к новому зданию, а главное – к новому полицеймейстеру. Ничто еще не утряслось, еще не протоптаны удобные тропы из одного кабинета в другой.
Еще года не прошло, как полиция переехала в дом Индебету. Гуляли недобрые сплетни – дескать, переселились из обжитого и намоленного здания на Садовой только потому, что бывшему хозяину удалось добиться аудиенции у умирающего короля Густава. Он вышел оттуда, потрясая купчей с почти неузнаваемой подписью монарха: двадцать пять тысяч риксдалеров за уже много лет пустовавшее, обшарпанное, продуваемое всеми ветрами строение. Летом жарко, зимой холодно.
Дом странно асимметричен, словно наклонен в сторону холма. С одной стороны – Большая церковь, с другой – еще не вывезенные руины Боллхюсета, где когда-то двор развлекался игрой в мяч.
В рассветном сумраке трудно отличить знакомые лица. Винге с отвращением заметил, как Тойхлер и Нюстедт, даже в полиции славящиеся своей жестокостью, волокут какого-то бедолагу в порванной рубахе. Разбитые губы и синяки на физиономии свидетельствуют, что несчастный только что признал свою вину. Попавшийся навстречу секретарь Блум тоже обратил внимание на эту сцену и возвел взгляд к небу – что, мол, с ними поделаешь? Прошло уже два десятилетия, как указом короля подобные методы допроса запрещены, но Тойхлер и Нюстедт указа, очевидно, не заметили. Они из другого времени.
Попадались и знакомые, но они, завидев Винге, опускали глаза и проходили мимо, будто не замечали; какое там – не замечали: он спиной чувствовал на себе их взгляды.
Он поднялся по лестнице и с удивлением отметил, что герб бывшего полицеймейстера все еще висит на стене. Никто не озаботился заменить или хотя бы снять – еще один признак всеобщей растерянности, царящей в полицейском хозяйстве после убийства Густава Третьего.
В полицейском управлении все еще раздавалось эхо выстрела Анкарстрёма на бале-маскараде, хотя прошло уже почти два года. Здесь то и дело вспоминали тревожное время, когда раненый король лежал на смертном одре и боролся с приближающейся смертью.
Предшественник Норлина, Нильс Хенрик Ашан Лильенспарре, которому король доверял безгранично, выстроил полицейскую систему с фундамента и сам же ей управлял почти три десятилетия. Он был как раз из первых, кто постарался использовать смену власти: регент при несовершеннолетнем принце, недалекий и слабовольный герцог Карл, брат короля, стал марионеткой в его руках.
Но излишний аппетит привел Лильенспарре к катастрофе. Место министра, которое он предназначал для себя самого, занял барон Ройтерхольм. Барон отправил Лильенспарре управлять поселениями в Померании, а место полицеймейстера занял юрист Юхан Густав Норлин – назначение, в котором барон, по слухам, уже раскаивался. И, как и многие проницательные люди, Винге понимал причину сомнений: Норлин – неподкупный и справедливый человек.
На третьем этаже в коридоре выставлены стулья, которые уже при жизни короля начали называть «густавианскими» – гнутые, с мягкой полосатой обивкой. Винге несколько раз сжал и разжал кулаки – безнадежная попытка согреть заледеневшие пальцы. От холодного влажного воздуха першило в горле, и он старался не дышать глубоко, чтобы не закашляться.
Пришлось ждать еще с четверть часа, укрываясь от сквозняков из незаклеенных окон. Наконец дверь кабинета Норлина открылась, и предыдущий посетитель, договаривая что-то через плечо, вышел в коридор.
Как и во всем здании, в кабинете полицеймейстера царил форменный беспорядок. Красивый резной стол почти не виден под покосившимися, готовыми вот-вот обрушиться кипами бумаг. Полицеймейстер стоял у окна и почесывал за ухом довольно мурлычущего кота. Они с Винге почти ровесники, но за последний год Норлин сильно постарел и выглядит намного старше своих тридцати. Ворот форменного мундира натирает кожу, он то и дело тянется почесать шею, но рука останавливается на полпути и возвращается к коту. Норлин проследил за взглядом Винге и улыбнулся:
– Единственное существо в этом доме, кто сохраняет здравый смысл. К тому же умеет расставлять приоритеты.
Он осторожно спихнул кота на пол и встал спиной к окну. Кот сдавленно мявкнул и недовольно поглядел на хозяина.
Винге откинул покрывало. Открылся обрубок ноги, не больше чем две ладони от паха. Он внимательно изучил его и повернулся к Карделю:
– Подойдите поближе. Расскажите, что видите.
Кардель поежился. Почему-то зрелище показалось ему очень страшным. Даже трудно поверить, что такой обрубок может принадлежать человеческому существу. Он отвернулся.
– А что я вижу? Нога отрезана… что о ней скажешь?
Винге молча кивнул. В этом молчании было что-то, от чего Кардель почувствовал себя дураком, и это его разозлило. Да что ж это за ночь такая, кончится она когда-нибудь или нет?
– Насколько я понимаю, у Жана Мишеля тоже не хватает одной руки, – сказал Винге, по-прежнему пристально глядя ему в глаза.
Вот это да! А Кардель-то всегда считал, что ему удается скрывать свою инвалидность. Потратил на упражнения больше часов, чем сам мог сосчитать. Со стороны искусно выточенная из светлого бука кисть почти не отличается от живой. К тому же он научился ловко прятать ее за бедром. Если не махать руками, никто не замечает, что у него нет руки, а уж ночью – и подавно.
Он неохотно кивнул – что ж отрицать, если тот заметил. Да, одной руки не хватает.
– Примите мои соболезнования.
Кардель насмешливо фыркнул:
– Я сюда не за соболезнованиями пришел, а за потерянным кошелем с деньгами.
– Судя по тому отвращению, с каким вы произнесли имя славного короля Густава, рука потеряна на войне?
Кардель мрачно кивнул. Он никак не мог понять, говорит ли Винге серьезно, или издевается.
– Я к тому, что ваши знания касательно ампутаций куда богаче моих. Не будете ли вы так добры посмотреть еще раз, поближе?
На этот раз Кардель посмотрел внимательнее. Служанки обмыли тело довольно небрежно, кое-где остались налипшие грязь и тина. Он поднял голову – ответ казался ему очевидным.
– Это не свежая рана. Зажившая.
– Вот именно. – Винге одобрительно кивнул. – Зажившая. Когда мы видим тело в таком состоянии, надо решать вопрос: явились ли эти повреждения причиной смерти, либо преступник решил расчленить труп, чтобы легче от него избавиться. Но… я не удивлюсь, если мы найдем все четыре культи.
Они взялись за концы тонкого покрывала, по знаку Винге подняли, свернули пополам и положили ткань на пол. В нос ударил тяжелый, сладковатый трупный запах. Винге закрыл нос платком, Кардель удовлетворился рукавом рубахи.
Ни рук, ни ног у Карла Юхана не было. Отрезаны настолько близко к телу, насколько позволили нож и пила. Глаз тоже нет: глазные яблоки вырваны из глазниц. Истощен до предела: ребра выпирают, между ними глубокие провалы. Вздутый гнилостными газами живот не скрывает торчащие острые гребни подвздошных костей. Узкая, почти детская грудь. Единственное, что напоминает о жившем когда-то молодом человеке, – волосы, тщательно вымытые церковными служанками и добровольными помощницами. Роскошные золотистые волосы.
Винге снял фонарь с крюка и медленно обошел тело, то и дело поднося фонарь поближе и всматриваясь в детали.
– На войне, смею предположить, Жан Мишель видел немало утопленников?
Кардель кивнул. Все происходящее было ему настолько непривычно, что от волнения развязался язык:
– Еще бы… Не поверите: все вернулись к осени. Утопленники то есть. Море вернуло. Мы их нашли на берегу, под стенами Сведборга. Нас, тех, кто еще не горел в лихорадке, послали их собирать. Ну, скажу вам… треска и крабы уже сожрали все, что могли. А часто они шевелились, звуки издавали… спятить можно от страха. А это угри… выползают и в море… не с большой охотой выползают, скажу я вам, нажрались от пуза. Еле двигаются.
– Похоже на Карла Юхана?
– Те-то? Никакого сходства. Но те, кого быстро вынули, – да, похожи. Мы старались подбирать своих сразу, как бой стихнет… ну, час, ну, другой, как они утопли. Думаю, Карл Юхан недолго пролежал в Фатбурене. На часы надо считать. Вечером, скорее всего, бросили. Как стемнело.
Винге задумался.
– А скажите мне, Жан Мишель, рука ваша – она долго заживала?
Кардель помедлил, прежде чем ответить.
– Ладно, – сказал он. – Раз такие подробности… Давайте попробуем.
Он протянул руку с протезом. Винге помог ему закатать рукав, пока не обнажились ременные крепления, удерживающие протез у локтя. Кардель привычно развязал ремни и передал Винге деревянную руку.
– Вы когда-нибудь видели, как людей режут? – спросил он.
– Никогда. Живых – никогда. Был в анатомическом театре, там хирурги вскрывали мертвое тело. Женщина. В учебных целях.
– Ну, мой-то случай вряд ли подойдет для учебников. Боцман сразу стянул руку под локтем шкотом. Вроде как жгут наложил, кровь остановить. Перестарался маленько – пока до фельдшера добрались, уже антонов огонь пошел. Почернела рука-то. Поначалу всего два пальца размозжило, а тут пришлось почти у локтя резать. Дальше, значит… привязали меня цепями к столу, чтобы не дергался, фельдшеру не мешал. У них цепи такие специальные, в кожаных чехлах. То, что помягче, – ножом режут, а кость пилой. Кому повезло – в того спиртное вливают, пока не сквасится… а мне – нет. Мне не повезло. То ли у них самогон закончился, то ли спешка. Большие-то сосуды надо быстро зажимать, пока режешь. А у них зажимы все время соскользали, кровь хлестала, аж все стены забрызгало. И других тоже резали рядом – та же история. Фонтаны крови. Я посмотрел – на соседних столах все белые как алебастр. То есть они из меня чуть не всю кровь выпустили. Тут, значит, вот что главное: они кожу разрезают кругом и, как чулок, закатывают к локтю. А кость пилят уже повыше. Им, значит, лоскут кожи надо сохранить, культю зашить. Потом кожу опускают, закрывают рану и шьют прямо по живому. Вот, посмотрите… полумесяцем. И сейчас еще пятна красные видны, где иглу втыкали. А дальше – молись. Не повезет – антонов огонь, опять резать. А повезет, заживет. Жди, пока новая рука вырастет.
Он усмехнулся и подмигнул Винге, но тот даже не улыбнулся.
– Если я правильно понял, вы видели все фазы… – Он запнулся и поправился: – Все стадии… все этапы заживления раны. Куда более подробно, чем я мог бы вам пожелать. Поэтому я сохраняю надежду, что вы можете сделать попытку датировать… определить: когда примерно отрезаны конечности у Карла Юхана? Сколько времени прошло?
– Дайте фонарь.
Теперь настала очередь Карделя сделать церемониальный обход лавки с покойником. Нос зажать нечем – в единственной руке фонарь, поэтому он постарался дышать ртом и выдыхать как можно сильнее.
– Тут, значит, вот что… Мне кажется, сначала отрезали правую руку. Потом левую ногу, левую руку и правую ногу. В таком, я думаю, порядке. Правая рука… если на бедняге заживало, как на мне, – самое меньшее, три месяца. А правая нога… месяц, скорее всего. Культя зажила этак за месяц до последнего заплыва.
– Значит, ему отреза́ли ноги и руки по очереди… Перевязывали, ждали, когда более или менее заживет, и приступали к следующей. Зубов нет, языка тоже. Если судить по заживлению ран, пытка началась примерно в конце весны и закончилась пару недель назад. Смерть наступила… точно сказать нельзя. Он мертв уже несколько дней.
У Карделя волосы встали дыбом от нарисованной Винге картины.
– Да… – повторил тот. – Смерть наступила несколько дней назад, и, думаю, к его большому облегчению.
Он собрался было накинуть покрывало на обезображенное тело, но остановился и потер ткань между большим и указательным пальцами.
– Спасибо за помощь, Жан Мишель. Но должен вас огорчить – вы переоценили таланты покойника по части карманных краж. Ваш кошелек висит у вас на поясе под камзолом. Как будто бы и незаметно, но, когда вы нагнулись с фонарем, он проявился вполне недвусмысленно. Да вы и так это знали… Похмелье – дело, разумеется, серьезное, но даже серьезное похмелье не может держаться так долго. Скоро утро.
Кардель проклял себя за неосторожность – надо же, этот тип поймал его на вранье! Он разозлился. Полное хладнокровие и даже равнодушие Винге показалось ему оскорбительным – ему, который насмотрелся на покойников куда больше, чем того хотелось бы.
Он сплюнул через плечо.
– Вы жуткий тип, господин Сесил Винге. Нечему удивляться, что вы так наслаждаетесь обществом мертвецов. И знаете… чересчур уж вы тощий. Скелетам вашим любимым, что ли, подражаете? Я бы на вашем месте проводил больше времени за обеденным столом, чем в покойницкой.
Винге не обратил внимание на грубость.
– Я здесь оказался не из любви к покойникам. Причину называть не буду. Но позвольте спросить: вы хотите мне помочь? Хотите ли вы, чтобы этот несчастный был отмщен и похоронен в освященной земле? У меня есть определенные возможности в полицейском мире. Я был бы очень благодарен за помощь, которая, само собой, будет оплачена.
Винге замолчал и посмотрел на Карделя. В колеблющемся свете фонаря глаза его казались огромными, и то ли пламя отразилось в них так причудливо, то ли и в самом деле зажегся огонек, которого он раньше не замечал. Уж не дьявол ли, собственной персоной? Кардель даже немного испугался. Только сейчас сообразил, насколько он устал.
– Вам не надо торопиться с ответом, – продолжил Винге, словно и не заметив его растерянности. – Сейчас я иду в дом Индебету послушать утреннюю сводку. Констебль наверняка подготовил рапорт. Ответственность за расследование ложится на городского прокурора, а он как раз сейчас занят другим делом, попроще, которое к тому же сулит гораздо больше славы. Но, разумеется, обязанности свои он выполнит. Вся полиция будет поставлена на ноги, квартальные получат команду опросить жителей, и так далее и тому подобное. У меня мало надежды, что такая тактика даст результат. Это изуродованное тело закопают как раз здесь, в северной части погоста. Без имени. И никто о нем и не вспомнит. Полицеймейстер попросил меня сделать все, что в моих силах. Но, боюсь, сил моих недостаточно.
Ну нет – Карделя вывести из себя трудно, но, если вывели, успокоить еще труднее. Он повернулся и пошел к выходу.
– Если все же захотите мне помочь, Жан Мишель Кардель, разыщите меня, – крикнул Винге вдогонку. – Я снимаю комнату у Роселиуса, известного канатчика, спросите бывшую усадьбу графа Спенса.
4
В доме Индебету на самом верху Дворцового взвоза, где разместилось полицейское управление, неразбериха с самого утра. Как, впрочем, и в любой другой день.
Винге потер глаза, стараясь не проникаться к себе сожалением по поводу бессонной ночи. Если повезет, можно найти кофейник с несколькими каплями еще не остывшего кофе.
Полно народу – люди входят, выходят, кто-то топчется у стены, дожидается приема. Бравые полицейские все еще не привыкли к новому зданию, а главное – к новому полицеймейстеру. Ничто еще не утряслось, еще не протоптаны удобные тропы из одного кабинета в другой.
Еще года не прошло, как полиция переехала в дом Индебету. Гуляли недобрые сплетни – дескать, переселились из обжитого и намоленного здания на Садовой только потому, что бывшему хозяину удалось добиться аудиенции у умирающего короля Густава. Он вышел оттуда, потрясая купчей с почти неузнаваемой подписью монарха: двадцать пять тысяч риксдалеров за уже много лет пустовавшее, обшарпанное, продуваемое всеми ветрами строение. Летом жарко, зимой холодно.
Дом странно асимметричен, словно наклонен в сторону холма. С одной стороны – Большая церковь, с другой – еще не вывезенные руины Боллхюсета, где когда-то двор развлекался игрой в мяч.
В рассветном сумраке трудно отличить знакомые лица. Винге с отвращением заметил, как Тойхлер и Нюстедт, даже в полиции славящиеся своей жестокостью, волокут какого-то бедолагу в порванной рубахе. Разбитые губы и синяки на физиономии свидетельствуют, что несчастный только что признал свою вину. Попавшийся навстречу секретарь Блум тоже обратил внимание на эту сцену и возвел взгляд к небу – что, мол, с ними поделаешь? Прошло уже два десятилетия, как указом короля подобные методы допроса запрещены, но Тойхлер и Нюстедт указа, очевидно, не заметили. Они из другого времени.
Попадались и знакомые, но они, завидев Винге, опускали глаза и проходили мимо, будто не замечали; какое там – не замечали: он спиной чувствовал на себе их взгляды.
Он поднялся по лестнице и с удивлением отметил, что герб бывшего полицеймейстера все еще висит на стене. Никто не озаботился заменить или хотя бы снять – еще один признак всеобщей растерянности, царящей в полицейском хозяйстве после убийства Густава Третьего.
В полицейском управлении все еще раздавалось эхо выстрела Анкарстрёма на бале-маскараде, хотя прошло уже почти два года. Здесь то и дело вспоминали тревожное время, когда раненый король лежал на смертном одре и боролся с приближающейся смертью.
Предшественник Норлина, Нильс Хенрик Ашан Лильенспарре, которому король доверял безгранично, выстроил полицейскую систему с фундамента и сам же ей управлял почти три десятилетия. Он был как раз из первых, кто постарался использовать смену власти: регент при несовершеннолетнем принце, недалекий и слабовольный герцог Карл, брат короля, стал марионеткой в его руках.
Но излишний аппетит привел Лильенспарре к катастрофе. Место министра, которое он предназначал для себя самого, занял барон Ройтерхольм. Барон отправил Лильенспарре управлять поселениями в Померании, а место полицеймейстера занял юрист Юхан Густав Норлин – назначение, в котором барон, по слухам, уже раскаивался. И, как и многие проницательные люди, Винге понимал причину сомнений: Норлин – неподкупный и справедливый человек.
На третьем этаже в коридоре выставлены стулья, которые уже при жизни короля начали называть «густавианскими» – гнутые, с мягкой полосатой обивкой. Винге несколько раз сжал и разжал кулаки – безнадежная попытка согреть заледеневшие пальцы. От холодного влажного воздуха першило в горле, и он старался не дышать глубоко, чтобы не закашляться.
Пришлось ждать еще с четверть часа, укрываясь от сквозняков из незаклеенных окон. Наконец дверь кабинета Норлина открылась, и предыдущий посетитель, договаривая что-то через плечо, вышел в коридор.
Как и во всем здании, в кабинете полицеймейстера царил форменный беспорядок. Красивый резной стол почти не виден под покосившимися, готовыми вот-вот обрушиться кипами бумаг. Полицеймейстер стоял у окна и почесывал за ухом довольно мурлычущего кота. Они с Винге почти ровесники, но за последний год Норлин сильно постарел и выглядит намного старше своих тридцати. Ворот форменного мундира натирает кожу, он то и дело тянется почесать шею, но рука останавливается на полпути и возвращается к коту. Норлин проследил за взглядом Винге и улыбнулся:
– Единственное существо в этом доме, кто сохраняет здравый смысл. К тому же умеет расставлять приоритеты.
Он осторожно спихнул кота на пол и встал спиной к окну. Кот сдавленно мявкнул и недовольно поглядел на хозяина.