1793. История одного убийства

– Очень сожалею. Может, стаканчик крепкого смягчит ваше разочарование?

Глаза Карделя сузились. Он ясно почувствовал: что-то не так.

– Я вижу, у вас уже собираются гости. И, если девушка и в самом деле вам помогает, с чего бы ей быть где-то еще?

– Она… Ловиса плохо себя чувствует, у нее жар, и мне не хотелось бы ее беспокоить.

– Вот как? Значит, фьють – и она уже дома?

Он двинулся к лестнице за прилавком.

– Вы что, с ума сошли? – Тулипан загородил ему дорогу. – Вас никто не приглашал. К тому же вы пьяны, от вас несет, как от винокурни. Идите своей дорогой, пока я не позвал стражу, тогда вам придется трезветь с ухватом на шее!

Кардель легко отодвинул его в сторону и отмахнулся, как от комара.

– Уйди с дороги, кому говорю!



Анна Стина услышала шум на лестнице, услышала, как Карл Тулипан безуспешно пытается остановить нежеланного гостя, и поняла, что все кончено. Ей захотелось заорать в голос, но все, что она смогла из себя выдавить, – тихий отчаянный стон.

Она трясущимися руками схватила миску, высыпала туда оставшийся порошок, налила воды и встала за дверью. Как только пальт переступит порог, она выплеснет страшную смесь ему в лицо.



Видимо, за долгие годы игр со смертью у Микеля Карделя выработалось чувство опасности, которое он и сам не мог объяснить. Он заметил краем глаза мелькнувшую тень и прикрыл лицо протезом. Фаянсовая миска ударилась о протез и разлетелась на куски. Он услышал странное шипение и инстинктивно сорвал куртку так яростно, что она тут же разошлась по швам. Боли он не почувствовал, застыл на месте, помаргивая и пытаясь сообразить, что же произошло. Тень проскользнула у него под рукой, и он услышал дробные шаги – кто-то сбегал по лестнице. Кардель опять отпихнул попытавшегося его задержать Тулипана и пустился в погоню.



Анна Стина и сама бы не объяснила, почему, но вместо того чтобы бежать направо, к выходу, она свернула налево. В кухню – в западню, где крошечные окна-бойницы исключали всякую возможность побега.

Остается одно. Она встала в дальнем углу кухни, и пальт не заставил себя ждать.



Кардель увидел ее лицо и вздрогнул – от слишком хорошо знал это выражение с военных лет. Так смотрят люди, отчаявшиеся надеяться, осознавшие неизбежность смерти и очертя голову бросающиеся ей навстречу. Возможно, в эти краткие секунды к ним приходит спокойствие или даже мимолетная радость – они вновь могут распорядиться своей судьбой и расплачиваются за эту радость жизнью. У девушки в руке кухонный нож. Он попытался крикнуть, остановить ее – но куда там! Она закрыла глаза и поднесла нож к горлу.





19




– Вы пришли позже обычного, господин Винге. И к тому же очень скверно выглядите.

– Я плохо сплю.

– Из-за меня? Мне вовсе бы не хотелось наносить ущерб вашему здоровью. Хотите позвать стражника? Одеяло, кофе?

Винге отрицательно помахал рукой и с заметным усилием сел на табурет.

– Мне удалось кое-что сделать с тех пор, как мы виделись в последний раз, Балк. Я установил три факта. Прежде всего: вы не рассказали мне всю правду.

Глаза Балка сузились, он хотел что-то сказать, но промолчал.

– Кое-какие ноты в вашем рассказе показались мне фальшивыми. Вы сказали, что якобы только после того, как узнали из газет мое имя, поняли, какие последствия будет иметь ваше признание. Преступление уже fait accompli36, Девалль искалечен и мертв. Я попытался понять, чем вызвана такая невероятная жестокость, и инстинкт подсказал мне, что ваш поступок должен иметь глубоко личные корни. Потому что вашей главной целью было не столько наказать за предательство страданиями, сколько отомстить за страдания собственные. Обычно такая ярость произрастает из иного, не менее сильного чувства.

– Какое это теперь имеет значение? – еле слышно прошелестел Балк. – Что сделано, то сделано.

Винге предостерегающе поднял руку.

– Мне всегда было важно не только раскрыть, но и понять совершенное преступление. И то, что я услышал от вас в последний раз, очень мне помогло. Я поехал на Жженую Пустошь, порасспрашивал и нашел кучера дилижанса, того, кто вез двух молодых людей из Карлскруны в Стокгольм. Его рассказ отличается от вашего по нескольким на первый взгляд маловажным, но, по сути, решающим пунктам. Во-первых, вы не делили расходы на поездку, Юханнес. За все платили вы. Во-вторых, кучер слышал ваши разговоры, и его удивило, как быстро нашли общий язык два доселе незнакомых человека. Вы сошли с дилижанса и двинулись в путь, держа друг друга за руки. Это свидетельствует о степени близости, намного превышающей близость, которая может возникнуть между случайными попутчиками во время недолгого путешествия.

Балк закрыл глаза, избегая пристального взгляда Винге.

– Я понимаю: детство ожесточило вас, Юханнес. Вы спрятались в непроницаемую, как вам казалось, скорлупу. Думаю, Деваллю удалось эту скорлупу разбить и отогреть вашу замороженную душу. Думаю, на короткое время вы стали иным человеком, не тем монстром, которого вы так старательно и красочно описали. И именно это обстоятельство и оказалось роковым в судьбе Даниеля Девалля.

Юханнес Балк по-прежнему молчал.

– И еще… думаю, вы и сами не замечаете. Когда вы говорите о Даниеле Девалле, вы перестаете заикаться.


Балк открыл глаза.

– Что вы хотите этим сказать?

– Это была любовь, Юханнес? Вы его любили?

– А вас это удивляет? Вас удивляет, что даже законченный монстр может испытывать какие-то чувства?

– Отнюдь нет. Меня это не удивляет.

– А вы когда-нибудь любили, господин Винге?

– Да. Любил.

– Тогда вы можете понять, как это чувство действует на тех, кто никогда не знал и не думал, что на свете может существовать что-то подобное. Я не феномен, как вы, на вас, возможно, не действует мерзость окружающего, но вы должны понять: мир никогда не поворачивался ко мне доброй стороной. Всю жизнь я не мог найти, да толком и не искал причину, почему я не должен относиться к людям с такой же холодностью и с таким же презрением, с какими они относились ко мне. Пока не встретил Девалля.

Он сделал паузу и продолжил, глядя куда-то в сторону:

– Даниель был таким легким, таким любящим… с его уст не сходила улыбка, он был готов смеяться любой ерунде. Мне иной раз казалось, что он послан на землю из каких-то высших сфер, чтобы благословить нас, обычных людей. Иногда, во время беседы, он брал мою руку и долго ее удерживал, будто ничего более естественного нет и быть не может. Иногда он прижимал ее к своей груди, и я чувствовал удары его сердца.

Губы Балка дрогнули. Он откинулся к стене, и лицо его оказалось в тени.

– Карета из Стокгольма в Фогельсонг была запряжена четверкой резвых лошадей. Деревья стояли в роскошном цвету. Мои опекуны, как только перестали приходить письма из Франции, не замедлили наложить лапу на все отцовское наследство, а до усадьбы им и дела не было, она постепенно приходила в упадок. Но мы и не заметили… Сама природа встречала нас в праздничных венках из готовых вот-вот раскрыться бутонов. В кладовой оставалась кое-какая еда, а ягодные кусты обещали богатый урожай. Мы с Даниелем проводили вместе все время, с утра до ночи, казалось, ничто не может испортить нам настроение. До поры до времени…

– Пока вы не нашли его письмо.

– Да. Я понял, что с его стороны все это была игра, притворство, он хотел втереться ко мне в доверие. Как только ему удалось бы хоть как-то подтвердить свои нелепые подозрения, он тут ж написал бы на меня окончательный донос, и Лильенспарре не замедлил бы со мной покончить.

Балк перевел дыхание. Винге подивился его самообладанию – воспоминания наверняка причиняли ему нешуточную боль.

Юханнес Балк посмотрел Винге в глаза.

– Вы проницательный человек, господин Винге, и было бы глупостью с моей стороны считать, что я сумею что-то от вас утаить. Теперь вы знаете все мои тайны. Я умалчивал кое-что, потому что мне было стыдно. Но стыжусь я не посетившей меня любви, нет… Я стыжусь, что так легко дал себя обмануть. Но цель моя неизменна. Когда вы дадите мне слово перед судом, Стокгольм ждут реки крови, перед которыми померкнет знаменитая кровавая бойня, произошедшая два с половиной столетия назад. Помните, я рассказывал, как совсем недавно люди в Стокгольме взбунтовались всего лишь из-за того, что дворянин побил купца. Или даже не побил, а оцарапал шпагой. А тут такое злодейство… Восстания черни не избежать, это главное. А мои признания… что ж – мои признания ничего не меняют. Никто не станет разбираться в мотивах преступления, и никто не остановит сословную ненависть черни к преступникам – дворянам.

– В начале разговора я упомянул, что мною установлены три вещи. Может быть, вторая заставит вас пересмотреть свои взгляды.

Винге порылся в кармане, вынул несколько сложенных вдвое и перевязанных бечевкой листков, развязал и протянул Балку.

– Что это?

– Поговорив с кучером, я вернулся в Индебету, в тот самый кабинет, где мы с моим товарищем всего несколько дней назад нашли письмо, которое привело нас в Фогельсонг. Письмо, написанное Даниелем Деваллем, но так никогда и никем до нас не распечатанное. Я хотел понять, что там написано, и у меня ушло немало часов, чтобы найти ключ к шифру. И в конце концов нашел.

– Мне уже известны его дикие фантазии про якобинский заговор.

– Сначала дата. Письмо, которое вы нашли в печи в Фогельсонге, не последнее. Скорее всего, то был набросок, который он в конце концов решил не отсылать. Последнее письмо из Фогельсонга я прочитал вчера.

По лицу Балка пробежала мимолетная тень. Он вздрогнул.

– Никаких якобинских заговоров и в помине, – продолжил Винге. – Даниель Девалль пишет, что ни одно из подозрений против вас не оправдалось. Далее он сообщает, что полюбил, нашел взаимность и поэтому просит об отставке. Письмо, написанное Даниелем, у вас в руках, с моей расшифровкой.

Балк протянул иссиня-бледную руку, взял у Винге бумаги так, будто от малейшего неосторожного движения они могли рассыпаться в прах, и внезапно зарыдал. В полутьме тюремной камеры слезы лились на письмо и превращали ровные ряды букв в темные полосы. Винге прислушался. Он сам не знал, чего ожидал. Возможно, звон осколков разбитой души. Но ничего, кроме судорожных всхлипываний, не услышал. Он отвернулся и терпеливо выждал время.

– Вы могли бы найти ваше счастье, Юханнес, если бы у вас хватило терпения и мудрости, чтобы все проверить. Вы любили Даниеля. Он любил вас, а вы… Есть и другие такие же, как он, Юханнес. Они тоже представляют человечество, которое вы так ненавидите и ничего так не желаете, как утопить его в крови. Есть и другие, и они заслуживают счастья, как заслуживал его Даниель Девалль. И это соображение подводит нас к третьему пункту. У меня к вам есть предложение.





20




Анна Стина удивилась – оказывается, смерть совсем не страшна. Она ничего не чувствовала.

Постепенно она осознала, что обе ее руки по-прежнему судорожно сжимают рукоятку ножа. Пальт, оказавшийся неожиданно прытким для его телосложения, помешал ей перерезать себе шею и теперь изо всех сил пытается вырвать у нее нож, сжимая в кулаке лезвие.

– Отпусти, бога ради, – прошипел он сквозь стиснутые от боли и напряжения зубы. – Я не желаю тебе зла. Пришел поговорить о Кристофере Бликсе.

Она отпустила нож, только когда у нее не осталось сил его удерживать. Нож со звоном упал на пол, а Кардель изо всех сил сжал кулак, чтобы остановить кровотечение.



Пока она перевязывала довольно глубокий порез на ладони, он рассказал ей свою историю и выслушал ее. У Микеля перехватило дыхание.