1793. История одного убийства

– Позвольте взглянуть… – Винге взял у него письмо.

– Чушь какая-то… Бред. Ни слова не понять.

– И не поймете, Жан Мишель. – Винге сосредоточенно наморщил лоб. – Но я не думаю, что это бред. Письмо написано шифром. Шифр – это система тайнописи, где одна буква заменяет другую.

– И что значит для нас?

– Для нас это значит, что мы не можем его прочитать. Надо знать шифр. А кто отправитель?

– Подпись по-шведски: Даниель Девалль.

– Когда письма отправлены?

Кардель еще раз просмотрел пачку.

– Первое – больше года назад, последнее датировано июнем.

Винге потер виски.

– Когда-то я изучал метод разгадки шифров, но последний стакан в «Золотом солнышке», похоже, отодвинул это искусство на самые задворки памяти…

Он начал ходить вперед-назад в тесном пространстве, по-прежнему потирая виски и что-то беззвучно бормоча. Потом внезапно остановился, подошел к столу, посмотрел на письмо – и рассмеялся. Тихо и весело.

– Жан Мишель, покорнейше прошу меня простить. Мы создали себе ненужные трудности. Но и вы в свою очередь должны попросить прощения… зачем вы дали мне так напиться?

Он протянул Карделю письмо. Кардель присмотрелся и увидел по обе стороны открытого конверта остатки восковой печати, которую он только что сломал, открывая письмо. Крошечный герб, застывший в воске, точно соответствовал рисунку на перстне Карла Юхана. Кардель онемел.

– Настоящее имя Карла Юхана – Даниель Девалль? – шепотом спросил он.

– Вне всяких сомнений.

– Здесь же есть и адрес, откуда письмо отправлено?

– Не только на этом письме. На всех. Место называется Фогельсонг. Знакомо?

– В жизни не слыхал.

– Как и я. Может, у Исака Блума есть, что сказать.

Блум, сидя на стуле, положил руки на секретер, устроил на них голову и замер. Можно было бы предположить, что он поражен неожиданно свалившимся на него горем, если бы не храп. Разбудить удалось не сразу – Карделю пришлось чувствительно ткнуть Блума деревянным кулаком в ребро.

– Ну что, нашли что-нибудь? – спросил Блум заплетающимся языком.

– Возможно, возможно… А не знает ли Исак Блум, который знает все, и даже то, чего нет… не знает ли, часом, Исак Блум место под названием Фогельсонг?

Блум поморгал.

– Фогельсонг… поместье. Наследственное поместье, довольно близко от королевского поместья в Весбю. Рядом с Салой. Принадлежит семье Балк, графского достоинства. Очень простой герб, как у всех древних родов: черный щит, разделенный наискось белой полосой. Но, насколько мне известно, от рода мало что осталось. Густав Адольф Балк несколько десятков лет назад заседал в Государственном совете. У него были дети, сын, кажется… он вроде бы уехал жить за границу. Знатный был род, и большой, и богатый… Но, как говорится, над временем никто не властен, даже короли. Больше ничего не знаю.

Последние слова он выкрикнул в спину Винге – тот уже шел к двери.



На Купеческой улице в двух шагах от Дворцового взвоза – ни души. Снежный шторм поутих. Если верить часам Винге, уже наступило утро, но в городе по-прежнему темно. Пройдет еще самое меньшее два часа, прежде чем зимнее солнце решится показаться из-за горизонта.

Винге то и дело оглядывался, придерживая рукой поля шляпы, – не подвернется ли какой-нибудь экипаж. Карделя одолевали недобрые предчувствия. Еще недавно ему казалось, что время тянется невыносимо долго, теперь же события развивались с пугающей скоростью.

– Послушайте, Сесил, к чему такая спешка? Мне кажется, стоило бы подготовиться.

– Каковы ваши предложения? – бросил Винге через плечо, не останавливаясь.

Каблук Карделя застрял в промежутке между булыжниками, он чуть не упал и выругался.

– Каждому по шпаге, кинжал в сапоге и стилет в рукаве? Пистолет и мушкет? Прицепить мортиру к коляске, на тот случай, если нам не откроют? К тому же у меня нет таможенного пропуска.

У Жженной Пустоши они увидели извозчика. Тот, подняв ворот, внимательно разглядывал лошадиную подкову. Винге помахал ему и остановился. Кардель наконец его догнал.

– Насчет пропуска не беспокойтесь, Жан Мишель. У меня пока еще есть бумага от Норлина, разрешающая свободный проезд и мне, и моим спутникам. А что касается поездки… должен предупредить: у нас не осталось союзников. Только вы и я. Вы знаете, я не склонен к насилию. И, если дело дойдет до конфликта, мы вряд ли сможем оказать вооруженное сопротивление. А что касается спешки… для меня время – решающий фактор. Дело даже не в моем здоровье, дело в Ульхольме. Сейчас идет смена власти, образовался некий вакуум, торичеллиева пустота. Норлин ушел, а Ульхольм не приступил к выполнению обязанностей. Пока не приступил, но может в любой момент приступить, и тогда наше предприятие обречено на провал. Вы понимаете, о чем я говорю? Я сажусь в эту коляску и еду. Мне нечего терять. Что касается вас, вы можете отказаться, и если кто вас и осудит, то это буду не я.

Винге залез в коляску. Кардель хмыкнул:

– Если мы смогли бы запастись провиантом в постоялом дворе на Конюшенной, у меня бы прибавилось куражу, а у вас бы появился довольный жизнью спутник. А пара стаканов перегонного винца привела бы мои телесные жидкости в необходимый баланс.


Винге погрыз ноготь.

– Вы правы. Я тоже страдаю от непривычной головной боли, от которой вы, как мне кажется, только что предложили хорошее средство.





7




У таможни они нашли экипаж. Колеса уже несколько недель как исчезли, их заменили полозья. В последнем постоялом дворе на окраине Стокгольма им удалось разжиться хлебом, солониной, табаком и, разумеется, вином, чтобы запивать все эти деликатесы.

Дорога ужасная – оттепель на прошлой неделе сменилась морозами. Сани с отвратительным скрипом скользили по льду, застывшему в самых причудливых формациях – то острые гребни, то крутые волны, на которых сани чуть не опрокидывались набок. Копыта лошадей то и дело скользили. Мимо медленно проплывали разнообразные верстовые столбы – деревянные, чугунные, каменные. Ехали медленно. Через каждую милю попадались сонные постоялые дворы, где кучер, пока меняли лошадей, долго обсуждал с местными конюхами городские новости, что скорости никак не прибавляло.

Винге хорошо знал эту дорогу – когда он работал в Упсале, ему часто приходилось здесь ездить, и то, что какие-то участки чистят лучше, чем другие, не было для него новостью. Далекое маленькое солнце уже начало свой путь на востоке, пытаясь вернуть жизнь мертвому, заснеженному пейзажу хоть на несколько часов. По обе стороны дороги стоял древний, тихий и равнодушный лес.

Карманные часы Винге, столько раз собранные и разобранные, лежали у него на коленях, пока сумерки вновь не окутали мир. Когда циферблат стал неразличим, он сунул их в карман. На окончательно почерневшем небе вновь засияли звезды, стало очень холодно. Они укутались во все шкуры и одеяла, без которых ни один уважающий себя извозчик не отправлялся в дальнее путешествие. Ехали молча, погруженные в свои мысли, тишину нарушала лишь непереводимая беседа извозчика с лошадьми.

Винге размышлял о внезапном приступе откровенности несколько часов назад, когда он поведал Карделю тайну своей семейной жизни. Вспомнил: когда он вошел в спальню и застал любовников, в ярость пришел не он, а его жена. Он сам не чувствовал ничего, кроме бесконечной печали, и это раздражало ее еще больше. Что ему было делать? Доказать свои чувства силой? Вытащить капрала из постели, избить палкой до крови? Винге до глубины души презирал физическое насилие, считал его излишним и неразумным на избранном им пути ясности и рассудка. Возможно, бывают случаи, когда насилие только подливает масла в огонь любви… Он слышал о таком, но не понимал и не хотел понимать. Ему это казалось извращением.

Где-то завыл волк. Он вспомнил прощальную тираду Джозефа Тэтчера и вздрогнул.

Будете стоять над жертвой с красными от крови зубами и тогда вспомните, насколько я был прав.



Ехали весь день. Кучер остановил экипаж в Сале, на квадратной поляне между конюшней и постоялым двором, расположившимся на самом краю заброшенной шахты. Бросил вожжи и повернулся на козлах.

– Ближе к вашему месту не подъедем. А мне пора накормить лошадок и поискать ночлег.

Они зашли в помещение. Несколько разморенных теплом гостей заканчивали ужин. На стол подавала пожилая, плотно сбитая мамзель.

На вопрос, как добраться до Фогельсонга, она хмыкнула:

– А что вы там забыли, милостивые господа? Нечего вам там делать. Туда давно никто не ездит. Ни один кучер не возьмется.

– Если нет экипажа, может быть, вы дадите нам пару верховых коней?

– В такой холод, да еще незнакомым людям? Ни за какие посулы.

Винге начал выкладывать монеты на грубо оструганный стол, пока их количество не превысило стоимость лошадей со всей сбруей. Углы рта у хозяйки с каждым золотым поднимались все выше, пока она не улыбнулась широкой приятной улыбкой:

– Оказывается, денег в королевстве куда больше, чем я думала.



Резвость не входила в число достоинств тяжелых, ширококрупых тягловых коней, отнюдь не приспособленных для верховой езды. Узкие дороги засыпаны снегом, никто и не думал их прочищать. Кардель и Винге пытались следовать выработанным после долгих споров коллективным указаниям хозяйки и ее постояльцев, но на каждом перекрестке останавливались и соображали, куда свернуть. В мертвенном лунном свете все казалось не таким, как им описывали. Впрочем, вон тот холм, как черная заплата на звездном небе, – так им и говорили, – должен быть слева. Прямо по курсу Полярная звезда.

Примерно через час они въехали в липовую аллею. Винге натянул поводья, и массивный конь сделал неуклюжую попытку встать на дыбы. В конце аллеи угадывалось большое строение с темными окнами. Перед домом – фонтан с маленьким бассейном, покрытым толстой, местами занесенной снегом ледяной коркой.

– Выглядит знакомо?

Микель Кардель втайне благодарил Бога, что им не достались скакуны порезвее, – он никогда раньше не ездил верхом. Перекинул левую ногу через спину коня, спрыгнул и повалился на спину – правая застряла в стремени.

Выругался, выпростал ногу, встал и отряхнулся.

– Из писем Бликса? – спросил он как ни в чем не бывало, будто совершил свой акробатический трюк намеренно. – Да. Знакомо. Бедняга описал все в точности. Но здесь, похоже, давно никого не было. Тихо, как в могиле, трубы не дымят. Окна наверняка повыбиты, на снегу никаких следов.

– На первый взгляд вы правы. Но раз уж мы здесь, Жан Мишель, не мешает убедиться. Дом большой, работа предстоит немалая.

Входная дверь приоткрыта. В сени намело целый сугроб, и им с трудом, объединенными усилиями, удалось сдвинуть ее с места.

Большой, как в замке, холл. Винге остановился и прислушался.

– Вы правы и на второй взгляд. – Он бледно улыбнулся. – Ничто не указывает на человеческое присутствие. Давайте начнем снизу. Я иду по коридору направо, вы – налево. Открываем все двери, проверяем, потом встречаемся здесь, поднимаемся на второй этаж и все повторяем. Судя по расположению печных труб, где-то рядом должна быть кухня. С вашей стороны. Проверьте, нет ли там фонаря, свечи или хотя бы лучины.



Кардель открыл первую дверь направо. Скорее всего, приемная, здесь хозяева встречали гостей. Окна выбиты, на полу снег, даже в лунном свете на стене и на потолке видны ржавые потеки. Деревянный пол отсырел и вздыбился.

Обивка кресел порвана и искрошена мышами. Холсты картин на стене тоже намокли и стали бугристыми. Что там изображено – не поймешь. Дальше по коридору совсем темно, свет луны сюда не проникает, и ему пришлось пробираться ощупью. Он провел правой рукой по стене – пальцы запрыгали на книжных корешках. Хоть в чем-то повезло – наткнулся на подсвечник с огарком свечи. Скорее всего, серебряный: промерзший металл прилипает к пальцам. Воск тоже ледяной, зажечь удалось только с нескольких попыток – сколько Кардель ни чиркал огнивом, скупые искры освещали только полки с книгами, и то на мгновение. Наконец, свечу удалось зажечь, и Кардель, прикрывая хлипкое пламя деревянной ладонью, двинулся дальше. Мертвая тишина. Холод.