1793. История одного убийства
Часть 18 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Решение нашлось довольно быстро. Конечно, надолго этих денег не хватит. Каждый из нас должен найти способ увеличить капитал.
– Чтобы заработать побольше, надо создать впечатление, что мы не те, кто мы есть, а те, за кого себя выдаем. Повторяю в десятый раз: дети богатых, но скупых родителей, готовящиеся получить серьезное наследство. Дать нам взаймы – разумное вложение в будущее.
С этими словами Сильван взял меня под руку, и мы пошли в лавку портного в Феркенском переулке. Несколько риксдалеров взяли с собой, а остальное предусмотрительно спрятали в мой матрас. Приказчик посмотрел на нас презрительно, но, когда мы потрясли перед его носом кошельком, залебезил и забегал. Мы долго рылись в шкафах и сундуках, спорили о покрое и даже поругивали качество тканей, но при этом понимали, что цена должна быть разумной, и присматривались главным образом к подержанному гардеробу. Примерять все эти роскошные камзолы и жилеты – я даже не нахожу слов, какое это удовольствие. Мы изображали недовольство или одобрение, обменивались замечаниями вроде бы по-французски.
– Маньифик, мусьё фон Бликс!
– Не скажите, ваше благородие граф аф Сильван!
В конце концов выбрали жилеты с красным и пурпурным шитьем, камзолы с золотой вышивкой на манжетах, новые рубахи и короткие брюки мягкой кожи, шелковые чулки и кожаные туфли с серебряными пряжками. Сильван приискал парик из конского волоса, куда лучше, чем его красное посмешище, а я предпочел завязать шелковым бантом свои собственные светлые волосы, разве что тщательно расчесал их роговым гребнем. Остановились перед зеркалом и не поверили своим глазам! Сильван еще поторговался с приказчиком, после чего мы выложили на прилавок деньги и вышли.
Прощайте, грязные куртки и ночевки под звездами! Мы даже не стали возобновлять знакомство с нашими прежними собутыльниками, пьяницами и плебеями, пусть и богатыми, но простолюдинами, блюющими на соседей по столу, заражающими друг друга французской болезнью через общих женщин, чуть что – лезущими в драку. Нет, мы ходили в первостатейный ресторан у Биржи, на балы во дворце. И знаешь, что странно, сестричка? Люди готовы помогать тем, кто ни в какой помощи не нуждается, и обходят за версту тех, кому она и в самом деле нужна. Мы быстро и натурально перешли на «ты» с сыновьями и братьями принцев, старейшинами знаменитых цехов. Главное – всегда быть любезным, веселым, остроумным и уметь вовремя ввернуть уместную шутку. Помнишь ли ты, сестричка, я рассказывал тебе о бале, куда я попал в первый раз? Как мы с радостью подставляли рты под струи вина, которое лили на нас господа с галереи? Теперь уже мы сами стояли на галерее и вместе с новыми друзьями ужасались отсутствию морали у этих несчастных там, внизу, на каменном полу. Подумать только: они позволяют себя унижать только ради удовольствия задарма напиться пьяным! Мы с Рикардом заключили соглашение: никогда не платить в трактирах за еду и вино. Ни единого рундстюкке. Мы просто-напросто присоединялись к тем, кто приглашал.
Так пролетели летние ночи, и только когда мы стали признанными членами общества, желанными гостями любого праздника, когда наше отсутствие не проходило незамеченным, – только тогда мы стали брать деньги в долг. Охотно подписывали долговые письма – тем самым пером и на том самом столе, на котором я пишу тебе сейчас. И удивительно – ни один из наших вновь обретенных друзей не выказывал ни малейшего сомнения! Для них деньги не имели никакой цены, и мне даже иной раз казалось, что чем больше мы брали взаймы, тем выше они ценили наше общество. По вечерам мы вываливали содержимое кошельков на матрас и с удивлением замечали, что наши двадцать четыре риксдалера превратились в тридцать, потом в сорок, потом удвоились. Мы исправно записывали наши долги, и часть дневной добычи шла на уплату долгов предыдущим кредиторам. Доверие к нам, как ни странно, росло с каждой неделей, и, если кто-то сомневался, достаточно было махнуть кому-то рукой за поручительством.
– Дорогой Кристофер Бликс, мой любимый брат и неоценимый компаньон, – торжественно сказал Рикард Сильван, когда мы вернулись с прогулки по залитой солнцем Корабельной набережной. – Скажи мне, друг мой, слышал ли ты когда-нибудь о ломбере?
– Как не слышать, слышал, – отвечал я. – Карточная игра, да? Вроде фараона?
– И да, и нет. Фараон – игра, где победителя выбирает случай. В ломбере решает искусство. Госпожа Фортуна молчит и с завистью смотрит на победителей.
– Когда ты успел увлечься азартными играми?
Я лежал на матрасе и наслаждался теплом, как дворовый кот.
Нынче многие господа одержимы ломбером, рассказал Сильван. Каждый вечер крупные суммы перекочевывают из одного кармана в другой. В салоны, где проходит игра, полиция даже не подумает сунуться.
Я тут же сказал, что у меня нет никакого желания рисковать нашими деньгами, поскольку опасность проигрыша намного превышает шансы на выигрыш.
– Не торопись, Кристофер, ты не дал мне договорить. Есть разные виды ломбера. Я встретил Блока в Лугордене – ты помнишь его, я вас познакомил на той неделе в опере? Или не помнишь? Неважно… Он рассказал про званые вечера, которые дает его друг, Карстен Викаре. Карстен приглашает заезжих купцов. У него три главных условия: гость должен быть богат, доверчив и испытывать слабость к спиртуозам. За столом играют пять человек, четверо из них в сговоре между собой и называют пятого «кроликом». Подразумевается, конечно, что сами они – охотничьи псы. Договариваются без слов, в ход идут условные жесты и знаки. Заговорщики делят выигрыш поровну, за исключением хозяина: тот получает двойную долю.
– И дальше?
– Кристофер, слушай внимательно: одно место за столиком освободилось, и Карстен предложил его мне. Риска почти нет: он заверил меня, что, хоть я и новичок, моего понимания игры вполне достаточно. Если «кролик» достаточно жирный, у нас есть шанс удвоить состояние за одну ночь. Двести риксдалеров!
У меня в животе будто шмели завозились. Я вскочил так быстро, что даже закружилась голова. Достал бутылку вина, два бокала, налил их до краев, и мы чокнулись со звоном.
– За Сильвана и Бликса! – воскликнул я. – Молодых и красивых, а в скором времени и богатых Сильвана и Бликса.
– За Бликса, Сильвана и за две сотни риксдалеров! – засмеялся Рикард. – А то и побольше.
В тот же вечер мы купили колоду карт и разыгрывали партию за партией, время от времени заглядывая в листок с правилами, полученный Рикардом от Карла Густава Блока. Мы не отходили от стола, пока не настала пора вечернего променада. Игра не показалась мне чересчур уж трудной. Каждому сдают по восемь карт, и начинается торговля: кто из игроков рассчитывает взять на этой сдаче наибольшее количество взяток. Тот, кто выиграл торговлю, назначает козыря.
– Как и в жизни, – философически заключил Рикард и опустошил свой бокал.
5
Вечером в четверг мы привели себя в порядок. Попудрили волосы, повязали новые галстуки. Почистили камзолы, особенно воротники и лацканы: не дай бог волосок прилип или чешуйка перхоти. Критически осмотрели друг друга и достали из матраса все наше состояние. Игроки должны были собраться в семь часов, в заказанной Карстеном Вика-ре задней комнате ресторана «Терра Нова» в Вилочном переулке. Когда-то этот кабачок был открыт для всех желающих, а теперь – только для моряков и постоянных гостей.
Без четверти семь мы вышли в переулок. День выдался очень жаркий, над мостовой дрожало призрачное марево. Мы то и дело оглядывались – не давало покоя содержимое кошеля Сильвана. А вдруг из-за угла выскочит разбойник, и мы лишимся всего нашего капитала? А ему наверняка хватит на всю жизнь. У разбойников жизнь недолгая.
Но страхи оказались напрасными. Блок представил нас Карстену и не удержался – заговорщически подмигнул в сторону «кролика» – средних лет немца в дорогом камзоле и со свисающей из жилетного кармана толстой золотой цепью.
Всем предложили вина, а потом беспрерывно кланяющаяся служанка пригласила пройти в заднюю комнату. Не успел я переступить порог, в мою грудь уперлась рука Карла Густава Блока.
Он покачал головой:
– Попрошу вас… Только игроки. Можем спугнуть дичь: вдруг он подумает, что кто-то из-за спины заглядывает в его карты.
Я переглянулся с Рикардом, он уже занял указанное ему место за ломберным столиком.
– Все хорошо, Кристофер. Подожди меня в кабачке «Заползай!», как закончим – сразу приду.
Что мне оставалось делать? Я пожелал господам хорошей игры и повернулся на каблуках.
В трактире «Заползай!» напротив банка веселье было в самом разгаре. Толстый дядька с малиновым носом водил красным смычком по струнам видавшей виды виолончели, а ему вторил лысый напарник на деревянной флейте. Должен признаться: ансамбль превосходный. Я присел за столик и понял, что вовсе не тоскую в одиночестве. Музыка – вот что мне было нужно. Подошел к трактирщику, дал ему двенадцать шиллингов и попросил служанку наполнять кувшин данцигером, как только она приметит, что пиво кончается.
Мною завладело странное настроение. Обычно, когда я выпью, радость переполняет меня до краев, голова кружится, словно в бесконечном вальсе. Но не в этот раз. В этот раз было по-иному. Наверное, все из-за той изуродованной болезнью печени в животе покойника, которую показал мне профессор Хагстрём. Я стал внимательно приглядываться к моим собутыльником, к женщинам и мужчинам. Похотливый ненатуральный смех, желтые зубы, серые рыхлые лица. В зеркале на стене я увидел и собственное отражение. Нет, я еще молод, белая кожа, тонкие, красивые пальцы. Я на них не похож, подумал я, но в ту же секунду меня поразила отменно неприятная мысль: да, пока не похож. Пока. Но буду похож. Никакое заклятье не защитит меня от медленного разложения плоти. И нос станет похожим на гроздь красного винограда, и брюхо вырастет, и разрушится печень, как у того бедняги.
И тут я дал себе слово: я такого не допущу. Возьму свою половину, сто риксдалеров, и потрачу их с умом. Верну Хагстрёму его двадцать риксдалеров, найму учителя французского языка, прочитаю учебник по хирургии. При экономной жизни на год хватит, и на крышу над головой, и на пропитание. И даже можно будет иной раз угостить моих товарищей, тех, кто вместе со мной будет осваивать неоценимое наследие Линнея, Шелле и ныне живущего великого старика Акреля.
Я посвящу мою жизнь истинному врачеванию, буду помогать людям, не делая разницы между богатыми и бедными, я не стану вымогать у больных деньги. Если к нашим берегам вновь придет война, я буду знать, что делать! Мы, я и мои братья по медицинскому искусству, обязательно найдем способ, как предотвратить эпидемии. Никогда больше осиротевшим детишкам не придется копать могилы в мерзлой земле, чтобы похоронить своих родителей. Буду постарше – женюсь, и мы с женой обязательно заведем ребенка. Я буду настоящим отцом, а не пьяным и злобным дебоширом. Никогда не ударю свое дитя. Мои малыши вырастут, ни в чем не нуждаясь.
Из задумчивости меня вывела свалившаяся на мой стол женщина – не удержалась в хороводе. Должно быть, я просидел довольно долго, потому что в трактире почти никого не было – все разошлись по домам. Сколько же сейчас времени?
Статный господин с орденом в ответ на мой вопрос достал из жилетного кармана часы на цепочке.
– Двенадцать, – сказал он заплетающимся языком. – Двенадцать часов ночи, – уточнил орденоносец, будто я мог подумать, что за дверью полдень.
Сильван еще не пришел. Наверное, решил, что я давно вернулся и лег спать, подумал я и пошел прямо домой.
Но нет, и там его не было. Я распахнул окно и высунулся – в комнате было очень жарко. Над заливом стоял ярко-белый король-месяц в окружении роскошных придворных звезд, а в спокойной воде еле заметно вздрагивало от случайной волны его отражение.
Я подвинул матрац поближе к окну и любовался этим зрелищем, пока не заснул, и уже никакие силы в мире не могли бы заставить меня открыть глаза.
Проснулся я с пересохшим ртом, весь мокрый, как моряк, потерпевший кораблекрушение, и никак не мог сообразить, который час. Наверняка глубокая ночь, потому что месяц проплыл уже довольно большой кусок своего еженощного маршрута. Прислушался, потрогал пол у камина – Рикарда не было. Поднялся и босиком вышел на лестницу – внизу стояло ведро с водой. Зажег свечу, чтобы не скатиться по ступенькам, и услышал какой-то странный звук. То ли человек, то ли кошка. Держа свечу в руке, спустился по лестнице и на последней ступеньке разглядел силуэт человека. Рикард Сильван стоял у самой двери и рыдал, слезы проделали темные дорожки на его напудренном лице. Красивый камзол в грязи. Я долго не мог вытрясти из него ни слова. Поставил свечу на ступеньку, обнял его и начал укачивать как младенца. И только тогда он выдавил из себя, прерываясь всхлипами:
– Это я, Кристофер… Это я был «кроликом».
Они надули нас, сестричка. И Карстен Викаре, и Карл Блок, и этот богатый немец из Померании, который оказался никаким не немцем, а таким же шведом из Стокгольма, как Рикард и я. Они нас надули, потому что ничем от нас не отличались. Мы обманывали всех вокруг, а сами оказались доверчивыми идиотами. Думали, мы одни такие умные. А эти картежники были никакие не дети богатых родителей, за которых они себя выдавали. Они были такими же нищими, как и мы. И как плотва для щуки в камышах, мы с нашей сотней риксдалеров и глупой жадностью стали для них легкой добычей. Они раздели Рикарда. Он-то думал, что проигрыш временный, что это тактическая уловка, и все понял, только когда они с издевательским хохотом начали делить его золото.
Когда он начал протестовать, его избили и выкинули на мостовую.
– Кристофер… – сказал Рикард и положил голову мне на плечо. – Мы проиграли. Когда придет время отдавать долги, нас посадят в тюрьму, и мы выйдем оттуда глубокими стариками. Остаток жизни нам предстоит провести в кандалах, прикованными к верстакам в мануфактуре.
Я промолчал, хотя все мое существо протестовало против такой жалкой судьбы.
Когда свеча погасла, фантазия начала ткать совсем другое полотно, и мне опять привиделись картины, которые радовали мне сердце, пока я ждал Рикарда в трактире «Заползай!».
6
Мы так и просидели на ступеньках до самого рассвета. Молча. Нами овладел странный покой – покой безнадежности. Тупое, бесчувственное отчаяние. Когда начало светать, поднялись в нашу комнатушку. Долго искали бумагу, где записывали все долги, а когда нашли, поняли: конец. У половины долговых расписок срок вот-вот истечет. Если мы не заплатим, кредиторы начнут обсуждать наши долги между собой и, само собой, сделают вывод, что мы просто-напросто мошенники и наверняка набрали в долг уже достаточно, чтобы постараться исчезнуть. Кто-то из них двинется в суд, а может быть, пойдут скопом, покажут просроченные векселя и попросят поддержки полиции, чтобы вытрясти из нас деньги. Постепенно выяснится истинная суммы долга, и нас начнут искать еще более ревностно.
– Надо уезжать, Кристофер. Надо уезжать, пока все не открылось.
– Куда?
– Порознь. И полиция, и судейские будут искать двух молодых людей в роскошных одеждах. Поодиночке у нас больше шансов скрыться.
– А дальше? Мы же не можем вечно скрываться.
– Но из города мы должны уехать, это-то ты понимаешь, Кристофер?
С тяжелым сердцем вспомнил я, чем пришлось мне пожертвовать, чтобы перебраться в Стокгольм из Карлскруны. Вспомнил все дороги, стоптанные башмаки, все коляски и телеги. Вспомнил, как мне приходилось расплачиваться за подвоз – услугами, которые я охотнее всего не оказывал бы. Сильван волею судеб родился и вырос в этом городе, ему легче его покинуть, чем мне, но для меня бегство из Стокгольма означало конец надежд, всего, за что я боролся всю жизнь. Рикард никогда не видел ужасающей нищеты, в которой живут хутора и деревни, он понятия не имеет об этом бессмысленном существовании, поддерживаемом разве что озлоблением против всего мира.
Но он даже слушать не хотел.
– Я ухожу через Сканстуль и дальше на Фредриксхальд. С Божьей помощью до конца лета доберусь.
Мы быстро собрали пожитки: я – все в тот же саквояж, Рикард – в узел из старой рубахи.
Вышли из дома до петухов, в конце нашего переулка поднималось еще неяркое оранжевое солнце. Мы не произнесли ни слова, и вряд ли кому из нас удалось бы облечь в слова наши чувства. Сильван пошел на север, где жил его кузен, – попытаться раздобыть хотя бы несколько шиллингов на дорогу. Я направился в Феркенский переулок, к торговцу одеждой. Долго ждал, а когда он спустился в лавку, сделал вид, что не узнает ни меня, ни купленную у него одежду. Я давно заметил, сестра, – купцы нюхом чувствуют, когда человек в нужде. Отдал ему свои шикарные наряды и поменял на грубый, как у батраков, жилет, старую шинель до пят вместо шитого золотом камзола, холщовые штаны и грубые уродливые башмаки, сшитые, похоже, на всю жизнь. Шляпа, потерявшая форму еще до войны, заменила изящную вязаную шапочку. Когда я попросил выплатить мне разницу, он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
– Платить за эти поношенные тряпки? Молодой господин изволит шутить?
– Чтобы заработать побольше, надо создать впечатление, что мы не те, кто мы есть, а те, за кого себя выдаем. Повторяю в десятый раз: дети богатых, но скупых родителей, готовящиеся получить серьезное наследство. Дать нам взаймы – разумное вложение в будущее.
С этими словами Сильван взял меня под руку, и мы пошли в лавку портного в Феркенском переулке. Несколько риксдалеров взяли с собой, а остальное предусмотрительно спрятали в мой матрас. Приказчик посмотрел на нас презрительно, но, когда мы потрясли перед его носом кошельком, залебезил и забегал. Мы долго рылись в шкафах и сундуках, спорили о покрое и даже поругивали качество тканей, но при этом понимали, что цена должна быть разумной, и присматривались главным образом к подержанному гардеробу. Примерять все эти роскошные камзолы и жилеты – я даже не нахожу слов, какое это удовольствие. Мы изображали недовольство или одобрение, обменивались замечаниями вроде бы по-французски.
– Маньифик, мусьё фон Бликс!
– Не скажите, ваше благородие граф аф Сильван!
В конце концов выбрали жилеты с красным и пурпурным шитьем, камзолы с золотой вышивкой на манжетах, новые рубахи и короткие брюки мягкой кожи, шелковые чулки и кожаные туфли с серебряными пряжками. Сильван приискал парик из конского волоса, куда лучше, чем его красное посмешище, а я предпочел завязать шелковым бантом свои собственные светлые волосы, разве что тщательно расчесал их роговым гребнем. Остановились перед зеркалом и не поверили своим глазам! Сильван еще поторговался с приказчиком, после чего мы выложили на прилавок деньги и вышли.
Прощайте, грязные куртки и ночевки под звездами! Мы даже не стали возобновлять знакомство с нашими прежними собутыльниками, пьяницами и плебеями, пусть и богатыми, но простолюдинами, блюющими на соседей по столу, заражающими друг друга французской болезнью через общих женщин, чуть что – лезущими в драку. Нет, мы ходили в первостатейный ресторан у Биржи, на балы во дворце. И знаешь, что странно, сестричка? Люди готовы помогать тем, кто ни в какой помощи не нуждается, и обходят за версту тех, кому она и в самом деле нужна. Мы быстро и натурально перешли на «ты» с сыновьями и братьями принцев, старейшинами знаменитых цехов. Главное – всегда быть любезным, веселым, остроумным и уметь вовремя ввернуть уместную шутку. Помнишь ли ты, сестричка, я рассказывал тебе о бале, куда я попал в первый раз? Как мы с радостью подставляли рты под струи вина, которое лили на нас господа с галереи? Теперь уже мы сами стояли на галерее и вместе с новыми друзьями ужасались отсутствию морали у этих несчастных там, внизу, на каменном полу. Подумать только: они позволяют себя унижать только ради удовольствия задарма напиться пьяным! Мы с Рикардом заключили соглашение: никогда не платить в трактирах за еду и вино. Ни единого рундстюкке. Мы просто-напросто присоединялись к тем, кто приглашал.
Так пролетели летние ночи, и только когда мы стали признанными членами общества, желанными гостями любого праздника, когда наше отсутствие не проходило незамеченным, – только тогда мы стали брать деньги в долг. Охотно подписывали долговые письма – тем самым пером и на том самом столе, на котором я пишу тебе сейчас. И удивительно – ни один из наших вновь обретенных друзей не выказывал ни малейшего сомнения! Для них деньги не имели никакой цены, и мне даже иной раз казалось, что чем больше мы брали взаймы, тем выше они ценили наше общество. По вечерам мы вываливали содержимое кошельков на матрас и с удивлением замечали, что наши двадцать четыре риксдалера превратились в тридцать, потом в сорок, потом удвоились. Мы исправно записывали наши долги, и часть дневной добычи шла на уплату долгов предыдущим кредиторам. Доверие к нам, как ни странно, росло с каждой неделей, и, если кто-то сомневался, достаточно было махнуть кому-то рукой за поручительством.
– Дорогой Кристофер Бликс, мой любимый брат и неоценимый компаньон, – торжественно сказал Рикард Сильван, когда мы вернулись с прогулки по залитой солнцем Корабельной набережной. – Скажи мне, друг мой, слышал ли ты когда-нибудь о ломбере?
– Как не слышать, слышал, – отвечал я. – Карточная игра, да? Вроде фараона?
– И да, и нет. Фараон – игра, где победителя выбирает случай. В ломбере решает искусство. Госпожа Фортуна молчит и с завистью смотрит на победителей.
– Когда ты успел увлечься азартными играми?
Я лежал на матрасе и наслаждался теплом, как дворовый кот.
Нынче многие господа одержимы ломбером, рассказал Сильван. Каждый вечер крупные суммы перекочевывают из одного кармана в другой. В салоны, где проходит игра, полиция даже не подумает сунуться.
Я тут же сказал, что у меня нет никакого желания рисковать нашими деньгами, поскольку опасность проигрыша намного превышает шансы на выигрыш.
– Не торопись, Кристофер, ты не дал мне договорить. Есть разные виды ломбера. Я встретил Блока в Лугордене – ты помнишь его, я вас познакомил на той неделе в опере? Или не помнишь? Неважно… Он рассказал про званые вечера, которые дает его друг, Карстен Викаре. Карстен приглашает заезжих купцов. У него три главных условия: гость должен быть богат, доверчив и испытывать слабость к спиртуозам. За столом играют пять человек, четверо из них в сговоре между собой и называют пятого «кроликом». Подразумевается, конечно, что сами они – охотничьи псы. Договариваются без слов, в ход идут условные жесты и знаки. Заговорщики делят выигрыш поровну, за исключением хозяина: тот получает двойную долю.
– И дальше?
– Кристофер, слушай внимательно: одно место за столиком освободилось, и Карстен предложил его мне. Риска почти нет: он заверил меня, что, хоть я и новичок, моего понимания игры вполне достаточно. Если «кролик» достаточно жирный, у нас есть шанс удвоить состояние за одну ночь. Двести риксдалеров!
У меня в животе будто шмели завозились. Я вскочил так быстро, что даже закружилась голова. Достал бутылку вина, два бокала, налил их до краев, и мы чокнулись со звоном.
– За Сильвана и Бликса! – воскликнул я. – Молодых и красивых, а в скором времени и богатых Сильвана и Бликса.
– За Бликса, Сильвана и за две сотни риксдалеров! – засмеялся Рикард. – А то и побольше.
В тот же вечер мы купили колоду карт и разыгрывали партию за партией, время от времени заглядывая в листок с правилами, полученный Рикардом от Карла Густава Блока. Мы не отходили от стола, пока не настала пора вечернего променада. Игра не показалась мне чересчур уж трудной. Каждому сдают по восемь карт, и начинается торговля: кто из игроков рассчитывает взять на этой сдаче наибольшее количество взяток. Тот, кто выиграл торговлю, назначает козыря.
– Как и в жизни, – философически заключил Рикард и опустошил свой бокал.
5
Вечером в четверг мы привели себя в порядок. Попудрили волосы, повязали новые галстуки. Почистили камзолы, особенно воротники и лацканы: не дай бог волосок прилип или чешуйка перхоти. Критически осмотрели друг друга и достали из матраса все наше состояние. Игроки должны были собраться в семь часов, в заказанной Карстеном Вика-ре задней комнате ресторана «Терра Нова» в Вилочном переулке. Когда-то этот кабачок был открыт для всех желающих, а теперь – только для моряков и постоянных гостей.
Без четверти семь мы вышли в переулок. День выдался очень жаркий, над мостовой дрожало призрачное марево. Мы то и дело оглядывались – не давало покоя содержимое кошеля Сильвана. А вдруг из-за угла выскочит разбойник, и мы лишимся всего нашего капитала? А ему наверняка хватит на всю жизнь. У разбойников жизнь недолгая.
Но страхи оказались напрасными. Блок представил нас Карстену и не удержался – заговорщически подмигнул в сторону «кролика» – средних лет немца в дорогом камзоле и со свисающей из жилетного кармана толстой золотой цепью.
Всем предложили вина, а потом беспрерывно кланяющаяся служанка пригласила пройти в заднюю комнату. Не успел я переступить порог, в мою грудь уперлась рука Карла Густава Блока.
Он покачал головой:
– Попрошу вас… Только игроки. Можем спугнуть дичь: вдруг он подумает, что кто-то из-за спины заглядывает в его карты.
Я переглянулся с Рикардом, он уже занял указанное ему место за ломберным столиком.
– Все хорошо, Кристофер. Подожди меня в кабачке «Заползай!», как закончим – сразу приду.
Что мне оставалось делать? Я пожелал господам хорошей игры и повернулся на каблуках.
В трактире «Заползай!» напротив банка веселье было в самом разгаре. Толстый дядька с малиновым носом водил красным смычком по струнам видавшей виды виолончели, а ему вторил лысый напарник на деревянной флейте. Должен признаться: ансамбль превосходный. Я присел за столик и понял, что вовсе не тоскую в одиночестве. Музыка – вот что мне было нужно. Подошел к трактирщику, дал ему двенадцать шиллингов и попросил служанку наполнять кувшин данцигером, как только она приметит, что пиво кончается.
Мною завладело странное настроение. Обычно, когда я выпью, радость переполняет меня до краев, голова кружится, словно в бесконечном вальсе. Но не в этот раз. В этот раз было по-иному. Наверное, все из-за той изуродованной болезнью печени в животе покойника, которую показал мне профессор Хагстрём. Я стал внимательно приглядываться к моим собутыльником, к женщинам и мужчинам. Похотливый ненатуральный смех, желтые зубы, серые рыхлые лица. В зеркале на стене я увидел и собственное отражение. Нет, я еще молод, белая кожа, тонкие, красивые пальцы. Я на них не похож, подумал я, но в ту же секунду меня поразила отменно неприятная мысль: да, пока не похож. Пока. Но буду похож. Никакое заклятье не защитит меня от медленного разложения плоти. И нос станет похожим на гроздь красного винограда, и брюхо вырастет, и разрушится печень, как у того бедняги.
И тут я дал себе слово: я такого не допущу. Возьму свою половину, сто риксдалеров, и потрачу их с умом. Верну Хагстрёму его двадцать риксдалеров, найму учителя французского языка, прочитаю учебник по хирургии. При экономной жизни на год хватит, и на крышу над головой, и на пропитание. И даже можно будет иной раз угостить моих товарищей, тех, кто вместе со мной будет осваивать неоценимое наследие Линнея, Шелле и ныне живущего великого старика Акреля.
Я посвящу мою жизнь истинному врачеванию, буду помогать людям, не делая разницы между богатыми и бедными, я не стану вымогать у больных деньги. Если к нашим берегам вновь придет война, я буду знать, что делать! Мы, я и мои братья по медицинскому искусству, обязательно найдем способ, как предотвратить эпидемии. Никогда больше осиротевшим детишкам не придется копать могилы в мерзлой земле, чтобы похоронить своих родителей. Буду постарше – женюсь, и мы с женой обязательно заведем ребенка. Я буду настоящим отцом, а не пьяным и злобным дебоширом. Никогда не ударю свое дитя. Мои малыши вырастут, ни в чем не нуждаясь.
Из задумчивости меня вывела свалившаяся на мой стол женщина – не удержалась в хороводе. Должно быть, я просидел довольно долго, потому что в трактире почти никого не было – все разошлись по домам. Сколько же сейчас времени?
Статный господин с орденом в ответ на мой вопрос достал из жилетного кармана часы на цепочке.
– Двенадцать, – сказал он заплетающимся языком. – Двенадцать часов ночи, – уточнил орденоносец, будто я мог подумать, что за дверью полдень.
Сильван еще не пришел. Наверное, решил, что я давно вернулся и лег спать, подумал я и пошел прямо домой.
Но нет, и там его не было. Я распахнул окно и высунулся – в комнате было очень жарко. Над заливом стоял ярко-белый король-месяц в окружении роскошных придворных звезд, а в спокойной воде еле заметно вздрагивало от случайной волны его отражение.
Я подвинул матрац поближе к окну и любовался этим зрелищем, пока не заснул, и уже никакие силы в мире не могли бы заставить меня открыть глаза.
Проснулся я с пересохшим ртом, весь мокрый, как моряк, потерпевший кораблекрушение, и никак не мог сообразить, который час. Наверняка глубокая ночь, потому что месяц проплыл уже довольно большой кусок своего еженощного маршрута. Прислушался, потрогал пол у камина – Рикарда не было. Поднялся и босиком вышел на лестницу – внизу стояло ведро с водой. Зажег свечу, чтобы не скатиться по ступенькам, и услышал какой-то странный звук. То ли человек, то ли кошка. Держа свечу в руке, спустился по лестнице и на последней ступеньке разглядел силуэт человека. Рикард Сильван стоял у самой двери и рыдал, слезы проделали темные дорожки на его напудренном лице. Красивый камзол в грязи. Я долго не мог вытрясти из него ни слова. Поставил свечу на ступеньку, обнял его и начал укачивать как младенца. И только тогда он выдавил из себя, прерываясь всхлипами:
– Это я, Кристофер… Это я был «кроликом».
Они надули нас, сестричка. И Карстен Викаре, и Карл Блок, и этот богатый немец из Померании, который оказался никаким не немцем, а таким же шведом из Стокгольма, как Рикард и я. Они нас надули, потому что ничем от нас не отличались. Мы обманывали всех вокруг, а сами оказались доверчивыми идиотами. Думали, мы одни такие умные. А эти картежники были никакие не дети богатых родителей, за которых они себя выдавали. Они были такими же нищими, как и мы. И как плотва для щуки в камышах, мы с нашей сотней риксдалеров и глупой жадностью стали для них легкой добычей. Они раздели Рикарда. Он-то думал, что проигрыш временный, что это тактическая уловка, и все понял, только когда они с издевательским хохотом начали делить его золото.
Когда он начал протестовать, его избили и выкинули на мостовую.
– Кристофер… – сказал Рикард и положил голову мне на плечо. – Мы проиграли. Когда придет время отдавать долги, нас посадят в тюрьму, и мы выйдем оттуда глубокими стариками. Остаток жизни нам предстоит провести в кандалах, прикованными к верстакам в мануфактуре.
Я промолчал, хотя все мое существо протестовало против такой жалкой судьбы.
Когда свеча погасла, фантазия начала ткать совсем другое полотно, и мне опять привиделись картины, которые радовали мне сердце, пока я ждал Рикарда в трактире «Заползай!».
6
Мы так и просидели на ступеньках до самого рассвета. Молча. Нами овладел странный покой – покой безнадежности. Тупое, бесчувственное отчаяние. Когда начало светать, поднялись в нашу комнатушку. Долго искали бумагу, где записывали все долги, а когда нашли, поняли: конец. У половины долговых расписок срок вот-вот истечет. Если мы не заплатим, кредиторы начнут обсуждать наши долги между собой и, само собой, сделают вывод, что мы просто-напросто мошенники и наверняка набрали в долг уже достаточно, чтобы постараться исчезнуть. Кто-то из них двинется в суд, а может быть, пойдут скопом, покажут просроченные векселя и попросят поддержки полиции, чтобы вытрясти из нас деньги. Постепенно выяснится истинная суммы долга, и нас начнут искать еще более ревностно.
– Надо уезжать, Кристофер. Надо уезжать, пока все не открылось.
– Куда?
– Порознь. И полиция, и судейские будут искать двух молодых людей в роскошных одеждах. Поодиночке у нас больше шансов скрыться.
– А дальше? Мы же не можем вечно скрываться.
– Но из города мы должны уехать, это-то ты понимаешь, Кристофер?
С тяжелым сердцем вспомнил я, чем пришлось мне пожертвовать, чтобы перебраться в Стокгольм из Карлскруны. Вспомнил все дороги, стоптанные башмаки, все коляски и телеги. Вспомнил, как мне приходилось расплачиваться за подвоз – услугами, которые я охотнее всего не оказывал бы. Сильван волею судеб родился и вырос в этом городе, ему легче его покинуть, чем мне, но для меня бегство из Стокгольма означало конец надежд, всего, за что я боролся всю жизнь. Рикард никогда не видел ужасающей нищеты, в которой живут хутора и деревни, он понятия не имеет об этом бессмысленном существовании, поддерживаемом разве что озлоблением против всего мира.
Но он даже слушать не хотел.
– Я ухожу через Сканстуль и дальше на Фредриксхальд. С Божьей помощью до конца лета доберусь.
Мы быстро собрали пожитки: я – все в тот же саквояж, Рикард – в узел из старой рубахи.
Вышли из дома до петухов, в конце нашего переулка поднималось еще неяркое оранжевое солнце. Мы не произнесли ни слова, и вряд ли кому из нас удалось бы облечь в слова наши чувства. Сильван пошел на север, где жил его кузен, – попытаться раздобыть хотя бы несколько шиллингов на дорогу. Я направился в Феркенский переулок, к торговцу одеждой. Долго ждал, а когда он спустился в лавку, сделал вид, что не узнает ни меня, ни купленную у него одежду. Я давно заметил, сестра, – купцы нюхом чувствуют, когда человек в нужде. Отдал ему свои шикарные наряды и поменял на грубый, как у батраков, жилет, старую шинель до пят вместо шитого золотом камзола, холщовые штаны и грубые уродливые башмаки, сшитые, похоже, на всю жизнь. Шляпа, потерявшая форму еще до войны, заменила изящную вязаную шапочку. Когда я попросил выплатить мне разницу, он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
– Платить за эти поношенные тряпки? Молодой господин изволит шутить?