147 свиданий
Часть 4 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
На свидание, конечно, пригласил.
***
Всё прошло здорово, а потом он говорит (договаривается), что после ужина хотел бы остаться и провести со мной ночь (такая формулировка). Известно, что предложение сходить в ресторан чаще заканчивается сексом, чем предложение заняться сексом. Я отвечаю, что мне по-настоящему неинтересно проводить ночи с малознакомыми людьми, не потому, что я старомодна и консервативна (даа!!), а наоборот: я хорошо знаю, что мне это неинтересно. Но ведь ты уедешь, говорит он. У нас так мало времени, говорит он.
Времени у нас целая жизнь, чувак. Вот что. А мало у нас ума.
36. Я ему хамила, а он нежно так смотрел
Леша ехал ко мне на поезде неделю – через всю страну. Познакомились онлайн – я впервые использовала сайт знакомств, когда мне было 18.
Накрасилась, пошла в городскую фотостудию, сделала два портрета: где я на стуле сижу, глаза опустив, и второй — со взглядом в сторону. На интернет-кафе тогда уходили все карманные деньги. На первом же выпавшем в поиске сайте зарегистрировалась, фотографии загрузила. Мне писали мужчины разного возраста, наружности и интересов, из разных стран и намерений. Беседа завязалась с двумя.
Марк — 48 лет, лысоват, в ухе серьга, сам — в белом халате (наверное, отель). Присылал мне фото своего дома в Лос-Анджелесе, родителей, собаки, двора. Про Марка я не говорила никому. Думала, просто однажды брошу всё к чертям и уеду — пусть удивляются. Но как дошло до дела, тут-то Марк и пропал, и появился Леша.
Леша — офицер из Хабаровска, симпатичный такой очкарик, порядочный парень. Переписывались, потом звонил мне на домашний по межгороду, по 40 минут разговаривали. Он говорил, может монету пятирублевую двумя пальцами согнуть. Стихи мне по телефону читал, а потом говорит: «Хочу приехать». Ну и приехал. Пять дней в пути — на поезде.
Надо отдать должное моим родителям. Тогда уже (мне было 18, напомню) они приняли новость о том, что приедет кто-то, с кем я знакома из интернета (ну, после разговора на тему, не свихнулась ли я с ума), так:
— Так. Расскажи о нем больше. Нет, мы с папой думаем, давай он не будет жить в гостинице (человек едет издалека, неудобно) — на диване положим.
В общем, мы с родителями поехали Лешу встречать на вокзал в Казани.
Он сказал, вагон номер 7, и я стояла у седьмого. Все вышли, Леши не было. Я расстроилась, как вдруг за плечо меня тронул человек. Я оглянулась — это был Леша, и он мне не понравился. Мне не понравилось не только, что он обманул с номером вагона. Он мне вообще не понравился — весь, понимаете? Он был точно такой же, как на фото, и голос я его узнала (ведь мы столько говорили), но сам Леша в сумме всего, в динамике, в движениях, в том, как он смотрит, — совершенно мне не подходил.
ОК, подумала я. Инициатива равно ответственность. Проведем вместе пару дней, поговорим о разном, думала я.
Родителям же, наоборот, Алексей понравился сразу. Мама его кормила, он ел и нахваливал. С папой они часами говорили об истории России, науках, свойствах металла. Я же шипела на кухне, переливая из трехлитровой банки в графин компот:
— Носки, мама! Видела носки какие у него зеленые?
Мама отвечала тихо:
— Не спеши, присмотрись к нему. Видно, парень Леша хороший, и ты ему нравишься.
Я Алексею хамила. Я хамила ему в ответ на каждый вопрос, но чем больше я ему хамила, тем нежнее он на меня смотрел. Дни считала и однажды сказала в ответ на вопрос «А куда мы завтра пойдем?»:
— А завтра мы пойдем на вокзал.
— Почему?
— Потому, что ты уезжаешь.
Леша новость принял достойно. Предложил пойти в последний наш общий день в картинную галерею, потом в галантерею и продуктовый (один и тот же магазин) и купить друг другу подарки.
— Только не очень дорогие, — уточнила я.
Условились на определенную сумму, потом обменялись. Он мне подарил банку сгущенки (я любила и люблю). Я ему — бутылку уксуса.
Он хохотал, ему показалось это очень оригинальным. Моим родителям — нет. Ох и досталось мне. Леша уехал.
Марк написал через месяц, что попал в большую дорожную аварию. Лежал в больнице, всего зашивали, но теперь не осталось и следа — как новый. Сказал, готов и хочет прилететь в Россию, предложил встретиться.
Я подумала и отказалась.
37. Мудрость как наебательство
Мудрая женщина не замечает многих вещей. Любимая замечает всё. Мудрая молчит, любимая устраивает скандал.
Мудрая не ревнует. Суперпрокачанная, устойчивая, она рада, если ты влюбился (пусть не в нее) или просто классный секс (пусть не с ней). Всё равно здорово! Ведь если любишь кого-то, ну так ты порадуйся за него, а ревность — это эгоизм чистой воды.
Любимая ревнует. Ей жадно, эгоистично, больно. Она разворачивает машину поперек дороги, рыдает (читала твой телефон), ведет себя некрасиво — заподозрила, что изменил. Но если узнала — она умрет. Необязательно сразу снаружи, но мгновенно внутри — для тебя уж точно.
***
Мудрая знает: ты имеешь право на свое тело. Свобода — высшая ценность. Даже если ты ее муж, а она беременна. Мудрая имеет право не знать, как ты этим правом распоряжаешься.
Любимая думает: каждая клеточка твоего тела (ресничка, веснушка, родинка, подмышка тоже) принадлежит ей одной бессрочно — навсегда (ну а что? на месяц, что ли?).
***
Мудрая слушает твои разговоры о другой (менее мудрой). Она слушает внимательно — учится, запоминает, узнает тебя лучше, чтобы стать комфортнее. Нет обиды, ведь не сошелся же клином свет и все люди — люди.
Любимая не позволит тебе восхищаться Шарлиз Терон, если ты находишься в радиусе удара сумочкой по голове.
***
Мудрая не паникует и не перезванивает, если ты не берешь трубку.
У тебя паника, если любимая не берет трубку.
***
Мудрая знает: не ее дело, кто пишет ночью.
Любимая выбросит в окно твой телефон (и тебя тоже — за ногу), если ты не расскажешь ей кто.
***
Мудрая ждет (и конечно, она дождется), когда (там) схлынет. Она будет рядом, если тебе больно.
Тебе больно, если любимая разлюбила.
***
Со всей этой хуйней: СМС в час ночи, интрижками, враньем или доверительными разговорами о других, открытыми отношениями, правом на лево — мудрая принимает тебя потому, что выбрала. Но любит (или однажды полюбит) она другого. Кого — ты узнаешь, когда она станет чужой любимой.
Любимая не станет мудрее н и к о г д а.
38. Любовь живет сегодня
Он любит меня в настоящем моменте. Хоп — и прошел момент. А теперь любит или нет? А теперь? А теперь?
Хоть ложись и помирай, хоть сиди с ноутбуком сутки напролет — не пишется. Двух слов не связать: беру — и рассыпается, надеваю — и трещит по шву, встаю на лед — и не двинуться с места. Кто окно открыл? Слово мое сдуло со стола, оно взлетело, ударилось, за собой на улицу в форточку выволакивает занавеску, по пути опрокинуло с подоконника горшок с землей — мне не пишется, люди.
Давно. Срок шесть недель, может быть; сверху месяц. А как думаете, я живу? Как теперь мне вообще жить, когда носи, молчи, никому не говори — как о беременности до четвертого месяца. А вдруг не выносишь, не доносишь, не вынесешь своей нерассказанной жизни, и тогда зачем жила ее, если не родится из этого ни человек, ни книга, ни хоть какая-нибудь правда.
В ноябре влюбилась.
Чтобы встретиться, нужны двое, и мы встретились. Слишком красивый человек, возраст — 812 лет, знает ответы на все вопросы, кроме одного. Он (человек) хранится в космосе и оттуда смотрит через зрачок, и туда водит по одному (по одной) — показать.
Красивый человек красиво живет в красивом доме в самом центре самого красивого города, носит одежду двух цветов, пахнет хлопком или как будто всё хорошо: как и другим животным, ему тоже дана защита — вот, например, такой безопасный запах.
Красивый человек любит меня в настоящем моменте (хоп — и прошел момент, а теперь любит или нет, а теперь, а теперь, театр это или нет, настоящий он или нет, был он или нет, а сейчас, а сейчас, хоп — и уже прошло, новое, снова новое, а теперь заново — и вот сейчас). Ну как, как я расскажу это? Слово скребется, потом отскакивает со стола, прыгает, будто упругое, я ловлю и поймала — стало песком, рассыпается в руках. Очнулась — одна ночью на улице, смотрю в свои пустые ладони, мокрые — ведь дождь, и вдруг заметила: слышу каждый звук: кроссовки по асфальту, мотор, шину, листьев шорох, сигнал заднего хода, как кто-то говорит в телефон по-немецки, как выдыхает — сначала звук, а потом пар, это осень в Берлине, и как во вьетнамском кафе над дверью от ветра звякает (не звенит) колокольчик, шипит и тащится велосипедная шина по размокшим листьям, я слышу еще громче всего, как бьется мое сердце, а это значит — оно есть.
Говорит, если 23 года жили хорошо, а на 24-й — нет, то те 23 — всё, по нулям, ничего не значат, не имеют больше ни смысла, ни силы — не любит воспоминания, но делает и потом хранит фотокарточки, видео, аудио.
Не считает ценным прошедшее, но записывает его, фиксирует — ищет, собирает будто доказательства существования хоть чего-нибудь: может быть, себя.
Я с ним спорю, утверждаю и клянусь: ты есть, мы существуем — особенно я это знаю, когда рождаются дети и умирают взрослые. И когда умирают дети — тут договорились. Плотной, густой, осязаемой, вязкой становится действительность. Вот люди стоят, и ветер приподнимает синхронно им полы пальто, вот медленно падает лист, вот спотыкаешься о камень и знаешь сразу, хотя верить не хочешь, что всё это происходит на самом деле.
Красивый человек — как обезумевший бездомный, не знающий, кто он, где его дом, что он умеет, не ведающий, кто его любил, знающий только это: голод, радость, страх, страсть, злость {красоту, звук, любовь}. Как я это напишу? Он смотрит, будто у него, а не у Кати Щегловой уснул на дне зрачка лесной олень. Он говорит, будто всё хорошо. И то, и другое — дождь. Он — выставка о звуке без звука. Бабочка в ладонях будто, будто ресницы в ключицу, будто во всё небо над лесом сверкнуло — и пошел. И сверкнуло, и пошел, и бабочка бьется.
В ноябре два дня была счастлива. Двадцать два заламывала руки — брала и выкручивала. Здорово растянула: пальцы, скилы, ощущения, время. Лежала в воде — ложилась в воду (Вова говорит, как в утробе матери).
В ноябре, как и в каждом месяце, приходили чужие и свои — и хотели встречи. Я пробовала — не могу никого пустить через глаза, ни в кого сама не проникаю.
— Ты думаешь, что предашь меня?
Как я ему объясню?
Всем отказывала — переносила, извинялась; всем, кроме того одного. К нему и улетела — в Стамбул. Было страшно потому, что мы (хоп, и готово новое «мы») из одного города, и это как будто бы вдруг внезапно дом обрести — как я это опишу, когда мне не пишется? Слово ворочается, поворачивается то плечом, то спиной, и царапаю его, и тянусь, и жмусь.
— Он сильный? — спрашивает.
— Сильный, — отвечаю.
***
Всё прошло здорово, а потом он говорит (договаривается), что после ужина хотел бы остаться и провести со мной ночь (такая формулировка). Известно, что предложение сходить в ресторан чаще заканчивается сексом, чем предложение заняться сексом. Я отвечаю, что мне по-настоящему неинтересно проводить ночи с малознакомыми людьми, не потому, что я старомодна и консервативна (даа!!), а наоборот: я хорошо знаю, что мне это неинтересно. Но ведь ты уедешь, говорит он. У нас так мало времени, говорит он.
Времени у нас целая жизнь, чувак. Вот что. А мало у нас ума.
36. Я ему хамила, а он нежно так смотрел
Леша ехал ко мне на поезде неделю – через всю страну. Познакомились онлайн – я впервые использовала сайт знакомств, когда мне было 18.
Накрасилась, пошла в городскую фотостудию, сделала два портрета: где я на стуле сижу, глаза опустив, и второй — со взглядом в сторону. На интернет-кафе тогда уходили все карманные деньги. На первом же выпавшем в поиске сайте зарегистрировалась, фотографии загрузила. Мне писали мужчины разного возраста, наружности и интересов, из разных стран и намерений. Беседа завязалась с двумя.
Марк — 48 лет, лысоват, в ухе серьга, сам — в белом халате (наверное, отель). Присылал мне фото своего дома в Лос-Анджелесе, родителей, собаки, двора. Про Марка я не говорила никому. Думала, просто однажды брошу всё к чертям и уеду — пусть удивляются. Но как дошло до дела, тут-то Марк и пропал, и появился Леша.
Леша — офицер из Хабаровска, симпатичный такой очкарик, порядочный парень. Переписывались, потом звонил мне на домашний по межгороду, по 40 минут разговаривали. Он говорил, может монету пятирублевую двумя пальцами согнуть. Стихи мне по телефону читал, а потом говорит: «Хочу приехать». Ну и приехал. Пять дней в пути — на поезде.
Надо отдать должное моим родителям. Тогда уже (мне было 18, напомню) они приняли новость о том, что приедет кто-то, с кем я знакома из интернета (ну, после разговора на тему, не свихнулась ли я с ума), так:
— Так. Расскажи о нем больше. Нет, мы с папой думаем, давай он не будет жить в гостинице (человек едет издалека, неудобно) — на диване положим.
В общем, мы с родителями поехали Лешу встречать на вокзал в Казани.
Он сказал, вагон номер 7, и я стояла у седьмого. Все вышли, Леши не было. Я расстроилась, как вдруг за плечо меня тронул человек. Я оглянулась — это был Леша, и он мне не понравился. Мне не понравилось не только, что он обманул с номером вагона. Он мне вообще не понравился — весь, понимаете? Он был точно такой же, как на фото, и голос я его узнала (ведь мы столько говорили), но сам Леша в сумме всего, в динамике, в движениях, в том, как он смотрит, — совершенно мне не подходил.
ОК, подумала я. Инициатива равно ответственность. Проведем вместе пару дней, поговорим о разном, думала я.
Родителям же, наоборот, Алексей понравился сразу. Мама его кормила, он ел и нахваливал. С папой они часами говорили об истории России, науках, свойствах металла. Я же шипела на кухне, переливая из трехлитровой банки в графин компот:
— Носки, мама! Видела носки какие у него зеленые?
Мама отвечала тихо:
— Не спеши, присмотрись к нему. Видно, парень Леша хороший, и ты ему нравишься.
Я Алексею хамила. Я хамила ему в ответ на каждый вопрос, но чем больше я ему хамила, тем нежнее он на меня смотрел. Дни считала и однажды сказала в ответ на вопрос «А куда мы завтра пойдем?»:
— А завтра мы пойдем на вокзал.
— Почему?
— Потому, что ты уезжаешь.
Леша новость принял достойно. Предложил пойти в последний наш общий день в картинную галерею, потом в галантерею и продуктовый (один и тот же магазин) и купить друг другу подарки.
— Только не очень дорогие, — уточнила я.
Условились на определенную сумму, потом обменялись. Он мне подарил банку сгущенки (я любила и люблю). Я ему — бутылку уксуса.
Он хохотал, ему показалось это очень оригинальным. Моим родителям — нет. Ох и досталось мне. Леша уехал.
Марк написал через месяц, что попал в большую дорожную аварию. Лежал в больнице, всего зашивали, но теперь не осталось и следа — как новый. Сказал, готов и хочет прилететь в Россию, предложил встретиться.
Я подумала и отказалась.
37. Мудрость как наебательство
Мудрая женщина не замечает многих вещей. Любимая замечает всё. Мудрая молчит, любимая устраивает скандал.
Мудрая не ревнует. Суперпрокачанная, устойчивая, она рада, если ты влюбился (пусть не в нее) или просто классный секс (пусть не с ней). Всё равно здорово! Ведь если любишь кого-то, ну так ты порадуйся за него, а ревность — это эгоизм чистой воды.
Любимая ревнует. Ей жадно, эгоистично, больно. Она разворачивает машину поперек дороги, рыдает (читала твой телефон), ведет себя некрасиво — заподозрила, что изменил. Но если узнала — она умрет. Необязательно сразу снаружи, но мгновенно внутри — для тебя уж точно.
***
Мудрая знает: ты имеешь право на свое тело. Свобода — высшая ценность. Даже если ты ее муж, а она беременна. Мудрая имеет право не знать, как ты этим правом распоряжаешься.
Любимая думает: каждая клеточка твоего тела (ресничка, веснушка, родинка, подмышка тоже) принадлежит ей одной бессрочно — навсегда (ну а что? на месяц, что ли?).
***
Мудрая слушает твои разговоры о другой (менее мудрой). Она слушает внимательно — учится, запоминает, узнает тебя лучше, чтобы стать комфортнее. Нет обиды, ведь не сошелся же клином свет и все люди — люди.
Любимая не позволит тебе восхищаться Шарлиз Терон, если ты находишься в радиусе удара сумочкой по голове.
***
Мудрая не паникует и не перезванивает, если ты не берешь трубку.
У тебя паника, если любимая не берет трубку.
***
Мудрая знает: не ее дело, кто пишет ночью.
Любимая выбросит в окно твой телефон (и тебя тоже — за ногу), если ты не расскажешь ей кто.
***
Мудрая ждет (и конечно, она дождется), когда (там) схлынет. Она будет рядом, если тебе больно.
Тебе больно, если любимая разлюбила.
***
Со всей этой хуйней: СМС в час ночи, интрижками, враньем или доверительными разговорами о других, открытыми отношениями, правом на лево — мудрая принимает тебя потому, что выбрала. Но любит (или однажды полюбит) она другого. Кого — ты узнаешь, когда она станет чужой любимой.
Любимая не станет мудрее н и к о г д а.
38. Любовь живет сегодня
Он любит меня в настоящем моменте. Хоп — и прошел момент. А теперь любит или нет? А теперь? А теперь?
Хоть ложись и помирай, хоть сиди с ноутбуком сутки напролет — не пишется. Двух слов не связать: беру — и рассыпается, надеваю — и трещит по шву, встаю на лед — и не двинуться с места. Кто окно открыл? Слово мое сдуло со стола, оно взлетело, ударилось, за собой на улицу в форточку выволакивает занавеску, по пути опрокинуло с подоконника горшок с землей — мне не пишется, люди.
Давно. Срок шесть недель, может быть; сверху месяц. А как думаете, я живу? Как теперь мне вообще жить, когда носи, молчи, никому не говори — как о беременности до четвертого месяца. А вдруг не выносишь, не доносишь, не вынесешь своей нерассказанной жизни, и тогда зачем жила ее, если не родится из этого ни человек, ни книга, ни хоть какая-нибудь правда.
В ноябре влюбилась.
Чтобы встретиться, нужны двое, и мы встретились. Слишком красивый человек, возраст — 812 лет, знает ответы на все вопросы, кроме одного. Он (человек) хранится в космосе и оттуда смотрит через зрачок, и туда водит по одному (по одной) — показать.
Красивый человек красиво живет в красивом доме в самом центре самого красивого города, носит одежду двух цветов, пахнет хлопком или как будто всё хорошо: как и другим животным, ему тоже дана защита — вот, например, такой безопасный запах.
Красивый человек любит меня в настоящем моменте (хоп — и прошел момент, а теперь любит или нет, а теперь, а теперь, театр это или нет, настоящий он или нет, был он или нет, а сейчас, а сейчас, хоп — и уже прошло, новое, снова новое, а теперь заново — и вот сейчас). Ну как, как я расскажу это? Слово скребется, потом отскакивает со стола, прыгает, будто упругое, я ловлю и поймала — стало песком, рассыпается в руках. Очнулась — одна ночью на улице, смотрю в свои пустые ладони, мокрые — ведь дождь, и вдруг заметила: слышу каждый звук: кроссовки по асфальту, мотор, шину, листьев шорох, сигнал заднего хода, как кто-то говорит в телефон по-немецки, как выдыхает — сначала звук, а потом пар, это осень в Берлине, и как во вьетнамском кафе над дверью от ветра звякает (не звенит) колокольчик, шипит и тащится велосипедная шина по размокшим листьям, я слышу еще громче всего, как бьется мое сердце, а это значит — оно есть.
Говорит, если 23 года жили хорошо, а на 24-й — нет, то те 23 — всё, по нулям, ничего не значат, не имеют больше ни смысла, ни силы — не любит воспоминания, но делает и потом хранит фотокарточки, видео, аудио.
Не считает ценным прошедшее, но записывает его, фиксирует — ищет, собирает будто доказательства существования хоть чего-нибудь: может быть, себя.
Я с ним спорю, утверждаю и клянусь: ты есть, мы существуем — особенно я это знаю, когда рождаются дети и умирают взрослые. И когда умирают дети — тут договорились. Плотной, густой, осязаемой, вязкой становится действительность. Вот люди стоят, и ветер приподнимает синхронно им полы пальто, вот медленно падает лист, вот спотыкаешься о камень и знаешь сразу, хотя верить не хочешь, что всё это происходит на самом деле.
Красивый человек — как обезумевший бездомный, не знающий, кто он, где его дом, что он умеет, не ведающий, кто его любил, знающий только это: голод, радость, страх, страсть, злость {красоту, звук, любовь}. Как я это напишу? Он смотрит, будто у него, а не у Кати Щегловой уснул на дне зрачка лесной олень. Он говорит, будто всё хорошо. И то, и другое — дождь. Он — выставка о звуке без звука. Бабочка в ладонях будто, будто ресницы в ключицу, будто во всё небо над лесом сверкнуло — и пошел. И сверкнуло, и пошел, и бабочка бьется.
В ноябре два дня была счастлива. Двадцать два заламывала руки — брала и выкручивала. Здорово растянула: пальцы, скилы, ощущения, время. Лежала в воде — ложилась в воду (Вова говорит, как в утробе матери).
В ноябре, как и в каждом месяце, приходили чужие и свои — и хотели встречи. Я пробовала — не могу никого пустить через глаза, ни в кого сама не проникаю.
— Ты думаешь, что предашь меня?
Как я ему объясню?
Всем отказывала — переносила, извинялась; всем, кроме того одного. К нему и улетела — в Стамбул. Было страшно потому, что мы (хоп, и готово новое «мы») из одного города, и это как будто бы вдруг внезапно дом обрести — как я это опишу, когда мне не пишется? Слово ворочается, поворачивается то плечом, то спиной, и царапаю его, и тянусь, и жмусь.
— Он сильный? — спрашивает.
— Сильный, — отвечаю.