10 минут 38 секунд в этом странном мире
Часть 32 из 38 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нету больше. Как я пойду дальше в таком состоянии? И как буду раскапывать могилу?
Хюмейра и Зейнаб-122 переглянулись. Джамиля пожала плечами.
– Отлично, – сказала Хюмейра. – Если честно, мне и самой нужно глотнуть.
Выхватив у нее фляжку, Саботаж сделал внушительный глоток. А потом еще один.
– Хватит, – проговорила Хюмейра и тоже немного глотнула; по ее горлу пронеслась огненная стрела. Поморщившись, Хюмейра наклонилась вперед. – Что… а-а-а… что это такое?
– Не знаю, но мне понравилось, – сказал Саботаж и выхватил фляжку, чтобы сделать еще один глоток.
Ему стало полегче, и он решил хлебнуть еще немного.
– Эй, хватит! – Хюмейра отняла у него фляжку и закрутила на ней крышку. – Это крепкая штука. Я никогда…
– Ладно, пошли! Нам сюда, – раздался голос из мрака.
Налан возвращалась к ним.
– Этот напиток… – проговорила Хюмейра, двигаясь ей навстречу. – Что это за отрава?
– А-а, ты попробовала? Это особенная штука. Ее называют «спиритус магнанимус». Польская водка. Бывает еще украинская, русская или словацкая. Мы спорим о том, кто придумал пахлаву – турки, ливанцы, сирийцы или греки… а у славян своя война – по поводу водки.
– Так это была водка? – с недоверием спросила Хюмейра.
– А то! – широко улыбнулась Налан. – Но это всем водкам водка. Девяносто семь процентов спирта. Эффективная и практичная. Зубные врачи дают такую своим пациентам, если собираются вырвать зуб. А хирурги используют ее во время операций. И духи тоже из нее делают. Но в Польше такую пьют на похоронах – поминают мертвых. А потому я подумала, что она нам сгодится.
– Ты притащила убойную водку на кладбище?! – покачав головой, ужаснулась Зейнаб-122.
– Ну, от тебя-то я не ждала одобрения, – с обидой ответила Налан.
– Тебе удалось найти могилу Лейлы? – спросила Джамиля, меняя тему, чтобы снять напряжение.
– Да-да! Она на другой стороне. Все готовы?
Не дожидаясь ответа, Ностальгия Налан направила свой фонарик на тропинку слева от них и пошла по ней, так и не заметив странной улыбки, которая появилась на лице у Саботажа, и блеска, возникшего у него в глазах.
Людям свойственно ошибаться
В итоге они дошли. Склонившись друг к другу, они пристально всматривались в одну из могил, как будто она представляла собой ребус, который необходимо решить. Как и на большинстве прочих могил, на этой тоже торчал лишь номер. На надгробии не было написано ни «Текила», ни «Лейла». Да и надгробия-то не было. И ухоженного участка земли с аккуратным рядом цветов тоже не было. Ей досталась всего-навсего деревянная доска с небрежными каракулями какого-то кладбищенского служащего.
Они вспугнули ящерицу, которая выскочила из-под камня и, рванув в другое укрытие, исчезла в зарослях кустарника где-то впереди. Понизив голос до шепота, Хюмейра спросила:
– Это здесь похоронена Лейлочка?
В спокойствии Налан сквозило напряжение.
– Да, давайте копать.
– Не так быстро, – подняла руку Зейнаб-122. – Сначала нужно помолиться. Нельзя эксгумировать тело без определенного ритуала.
– Прекрасно, – ответила Налан. – Только поскорее, пожалуйста. Нам нужно торопиться.
Из своей сумки Зейнаб-122 достала баночку с приготовленной заранее смесью – каменная соль, розовая вода, сандаловая паста, семена кардамона и камфара – и обрызгала ею могилу. Закрыв глаза и подняв руки ладонями вверх, она прочитала суру «Аль-Фатиха». Хюмейра подхватила. Саботаж, у которого закружилась голова, вынужден был сесть и только так смог молиться. Джамиля трижды перекрестилась, беззвучно шевеля губами.
Воцарившаяся после тишина была пронизана печалью.
– Ладно, пора пошевеливаться, – сказала Налан.
Навалившись на лопату всем своим весом и поставив ногу на упор, Налан загнала ее глубоко в землю – полотно ушло внутрь полностью. До этого она волновалась, что земля может промерзнуть, но она оказалась достаточно мягкой и влажной, и Налан быстро принялась за работу, войдя в определенный ритм. Вскоре ее затянуло знакомое и такое успокаивающее ощущение почвы, ее аромат.
В сознании Налан всплыла одна картина. Она вспомнила, как увидела Лейлу впервые. Сначала она была всего-навсего очередным лицом в окне борделя: от ее дыхания чуть запотело стекло. Она двигалась со спокойной грацией, которая совершенно не соответствовала обстановке. С длинными, падавшими на плечи волосами и большими темными выразительными глазами Лейла напоминала женщину с монеты, которую Налан нашла однажды, когда вспахивала поле. Как и у византийской императрицы, в лице Лейлы было нечто неуловимое, бросающее вызов времени и месту. Налан вспомнила их доверительные беседы в буречной.
– Ты никогда не думала, что с ней стало? – ни с того ни с сего однажды спросила Лейла. – С твоей молодой невестой?.. Ты оставила ее в той комнате в одиночестве.
– Ну, я не сомневаюсь, что она вышла за кого-то еще. И наверняка у нее уже куча детей.
– Не в этом дело, дорогая моя. Ты же посылаешь мне открытки. Надо написать ей письмо. Объяснить, что произошло, и попросить прощения.
– Ты это серьезно? Меня заставили заключить этот фальшивый брак. Это бы меня убило. Я сбежала, чтобы спастись. Ты бы предпочла, чтобы я осталась и всю жизнь прожила во вранье?
– Вовсе нет. Нужно делать все возможное, чтобы исправить собственную жизнь, это необходимо для нас самих, но нужно делать это осторожно, чтобы попутно не сломать других.
– О боже!
Лейла смерила ее своим терпеливым мудрым взглядом.
– Ладно, хорошо… – Налан подняла руки вверх. – Я напишу своей дорогой женушке.
– Обещаешь?
Продолжая раскапывать могилу Лейлы, Налан невольно припоминала ту давно позабытую беседу. Она слышала голос Лейлы в своем сознании, а еще вспомнила, что так и не написала обещанного письма.
Саботаж стоял на краю могилы и наблюдал за Налан со смесью удивления и восхищения. Он никогда не умел работать руками: каждый раз, когда дома нужно было починить подтекающий кран или повесить какую-нибудь полку, они всегда звали соседа. В семье к Саботажу относились как к человеку, погруженному в скучную работу – цифры и налоги, хотя сам он предпочитал считать себя человеком творческим. Обделенный вниманием художник. Непризнанный ученый. Несостоявшийся талант. Он ни разу не признался Лейле, что завидовал Д/Али. А о чем еще он так и не сказал ей? В его сознании заплясали воспоминания – каждое было отдельным и особым кусочком мозаики под названием «Долгие отношения с Лейлой», картины, в которой было много неисправимых трещин и утраченных фрагментов.
Подгоняемая водкой, курсировавшей по его организму, кровь стучала у него в ушах. Он прикрыл глаза, стараясь отгородиться от этого звука. Он ждал. Поскольку это не помогло, Саботаж откинул голову назад, словно пытаясь найти успокоение в небе. Наверху он обнаружил нечто странное – и лицо его вытянулось. С поверхности луны на него кто-то смотрел. Кто-то удивительно знакомый. Он щурился, пока его глаза не превратились в щелки. Это было его собственное лицо! Кто-то взял и нарисовал его на луне! Саботаж был так потрясен, что ахнул – изумленно, громко и хрипло, как самовар, который вот-вот закипит. Он сжал рот и прикусил внутреннюю часть губы, чтобы справиться с самим собой, но у него ничего не получилось.
– Вы видели луну? Это я на ней! – воскликнул раскрасневшийся Саботаж.
Налан перестала копать:
– Что это с ним?
Саботаж закатил глаза:
– Что со мной? Да ничего такого! Почему ты все время предполагаешь, будто со мной что-то не то?
Налан резко ахнула и, бросив лопату, направилась к нему. Взяв его за плечи, она осмотрела его зрачки и заметила, что они расширились.
Налан тут же обернулась к остальным:
– Он что, выпил?
Хюмейра с трудом сглотнула:
– Ему было не по себе.
– Понятно. – Налан поджала губы. – И что же он пил?
– Твою… водку, – ответила Зейнаб-122.
– Что?! Вы с ума сошли, что ли? Даже я с ней очень осторожна. Кто теперь будет с ним возиться?
– Я, – отозвался Саботаж. – Я сам справлюсь!
Налан снова схватила лопату:
– Только держите его подальше от меня. Я не шучу!
– Иди сюда, ко мне, – позвала Хюмейра, ласково притягивая к себе Саботажа.
Саботаж вздохнул устало и раздраженно. И снова его охватило до боли знакомое чувство, что его не понимают самые близкие люди. Он не особенно ценил слова, ожидая, что близкие смогут понять и его молчание. Когда ему приходилось говорить открыто, он часто делал намеки, когда требовалось признаться в чувствах, он маскировал их еще сильнее. Вероятно, все боятся смерти, но гораздо больше это делают те, кто всю жизнь притворялся и исполнял какой-то долг, кто всецело подчинялся нуждам и требованиям других людей. Теперь, достигнув возраста смерти отца, оставившего его маму одну-одинешеньку в провинциальном Ване со сплетнями соседей, Саботаж имел полное право задуматься о том, что́ останется после него, когда он тоже уйдет.
– Разве больше никто не видит меня на луне? – спросил Саботаж, раскачиваясь на пятках и колеблясь всем телом, словно рябь на воде.
– Тсс, дорогой мой! – попыталась унять его Хюмейра.
– Видели или нет?
– Да-да, – ответила Зейнаб-122. – Видели.
– А сейчас там ничего нет, – продолжал Саботаж; теперь его глаза смотрели вниз, а на лице отражалось отчаяние. – Раз – и нет. Именно это происходит, когда ты умираешь?
– Ты здесь, с нами.
Хюмейра открыла термос и предложила ему кофе.
Саботаж несколько раз глотнул, но не успокоился.
– Я говорил неправду, когда сказал, что это место меня не пугает. У меня от него мурашки по спине.
Хюмейра и Зейнаб-122 переглянулись. Джамиля пожала плечами.
– Отлично, – сказала Хюмейра. – Если честно, мне и самой нужно глотнуть.
Выхватив у нее фляжку, Саботаж сделал внушительный глоток. А потом еще один.
– Хватит, – проговорила Хюмейра и тоже немного глотнула; по ее горлу пронеслась огненная стрела. Поморщившись, Хюмейра наклонилась вперед. – Что… а-а-а… что это такое?
– Не знаю, но мне понравилось, – сказал Саботаж и выхватил фляжку, чтобы сделать еще один глоток.
Ему стало полегче, и он решил хлебнуть еще немного.
– Эй, хватит! – Хюмейра отняла у него фляжку и закрутила на ней крышку. – Это крепкая штука. Я никогда…
– Ладно, пошли! Нам сюда, – раздался голос из мрака.
Налан возвращалась к ним.
– Этот напиток… – проговорила Хюмейра, двигаясь ей навстречу. – Что это за отрава?
– А-а, ты попробовала? Это особенная штука. Ее называют «спиритус магнанимус». Польская водка. Бывает еще украинская, русская или словацкая. Мы спорим о том, кто придумал пахлаву – турки, ливанцы, сирийцы или греки… а у славян своя война – по поводу водки.
– Так это была водка? – с недоверием спросила Хюмейра.
– А то! – широко улыбнулась Налан. – Но это всем водкам водка. Девяносто семь процентов спирта. Эффективная и практичная. Зубные врачи дают такую своим пациентам, если собираются вырвать зуб. А хирурги используют ее во время операций. И духи тоже из нее делают. Но в Польше такую пьют на похоронах – поминают мертвых. А потому я подумала, что она нам сгодится.
– Ты притащила убойную водку на кладбище?! – покачав головой, ужаснулась Зейнаб-122.
– Ну, от тебя-то я не ждала одобрения, – с обидой ответила Налан.
– Тебе удалось найти могилу Лейлы? – спросила Джамиля, меняя тему, чтобы снять напряжение.
– Да-да! Она на другой стороне. Все готовы?
Не дожидаясь ответа, Ностальгия Налан направила свой фонарик на тропинку слева от них и пошла по ней, так и не заметив странной улыбки, которая появилась на лице у Саботажа, и блеска, возникшего у него в глазах.
Людям свойственно ошибаться
В итоге они дошли. Склонившись друг к другу, они пристально всматривались в одну из могил, как будто она представляла собой ребус, который необходимо решить. Как и на большинстве прочих могил, на этой тоже торчал лишь номер. На надгробии не было написано ни «Текила», ни «Лейла». Да и надгробия-то не было. И ухоженного участка земли с аккуратным рядом цветов тоже не было. Ей досталась всего-навсего деревянная доска с небрежными каракулями какого-то кладбищенского служащего.
Они вспугнули ящерицу, которая выскочила из-под камня и, рванув в другое укрытие, исчезла в зарослях кустарника где-то впереди. Понизив голос до шепота, Хюмейра спросила:
– Это здесь похоронена Лейлочка?
В спокойствии Налан сквозило напряжение.
– Да, давайте копать.
– Не так быстро, – подняла руку Зейнаб-122. – Сначала нужно помолиться. Нельзя эксгумировать тело без определенного ритуала.
– Прекрасно, – ответила Налан. – Только поскорее, пожалуйста. Нам нужно торопиться.
Из своей сумки Зейнаб-122 достала баночку с приготовленной заранее смесью – каменная соль, розовая вода, сандаловая паста, семена кардамона и камфара – и обрызгала ею могилу. Закрыв глаза и подняв руки ладонями вверх, она прочитала суру «Аль-Фатиха». Хюмейра подхватила. Саботаж, у которого закружилась голова, вынужден был сесть и только так смог молиться. Джамиля трижды перекрестилась, беззвучно шевеля губами.
Воцарившаяся после тишина была пронизана печалью.
– Ладно, пора пошевеливаться, – сказала Налан.
Навалившись на лопату всем своим весом и поставив ногу на упор, Налан загнала ее глубоко в землю – полотно ушло внутрь полностью. До этого она волновалась, что земля может промерзнуть, но она оказалась достаточно мягкой и влажной, и Налан быстро принялась за работу, войдя в определенный ритм. Вскоре ее затянуло знакомое и такое успокаивающее ощущение почвы, ее аромат.
В сознании Налан всплыла одна картина. Она вспомнила, как увидела Лейлу впервые. Сначала она была всего-навсего очередным лицом в окне борделя: от ее дыхания чуть запотело стекло. Она двигалась со спокойной грацией, которая совершенно не соответствовала обстановке. С длинными, падавшими на плечи волосами и большими темными выразительными глазами Лейла напоминала женщину с монеты, которую Налан нашла однажды, когда вспахивала поле. Как и у византийской императрицы, в лице Лейлы было нечто неуловимое, бросающее вызов времени и месту. Налан вспомнила их доверительные беседы в буречной.
– Ты никогда не думала, что с ней стало? – ни с того ни с сего однажды спросила Лейла. – С твоей молодой невестой?.. Ты оставила ее в той комнате в одиночестве.
– Ну, я не сомневаюсь, что она вышла за кого-то еще. И наверняка у нее уже куча детей.
– Не в этом дело, дорогая моя. Ты же посылаешь мне открытки. Надо написать ей письмо. Объяснить, что произошло, и попросить прощения.
– Ты это серьезно? Меня заставили заключить этот фальшивый брак. Это бы меня убило. Я сбежала, чтобы спастись. Ты бы предпочла, чтобы я осталась и всю жизнь прожила во вранье?
– Вовсе нет. Нужно делать все возможное, чтобы исправить собственную жизнь, это необходимо для нас самих, но нужно делать это осторожно, чтобы попутно не сломать других.
– О боже!
Лейла смерила ее своим терпеливым мудрым взглядом.
– Ладно, хорошо… – Налан подняла руки вверх. – Я напишу своей дорогой женушке.
– Обещаешь?
Продолжая раскапывать могилу Лейлы, Налан невольно припоминала ту давно позабытую беседу. Она слышала голос Лейлы в своем сознании, а еще вспомнила, что так и не написала обещанного письма.
Саботаж стоял на краю могилы и наблюдал за Налан со смесью удивления и восхищения. Он никогда не умел работать руками: каждый раз, когда дома нужно было починить подтекающий кран или повесить какую-нибудь полку, они всегда звали соседа. В семье к Саботажу относились как к человеку, погруженному в скучную работу – цифры и налоги, хотя сам он предпочитал считать себя человеком творческим. Обделенный вниманием художник. Непризнанный ученый. Несостоявшийся талант. Он ни разу не признался Лейле, что завидовал Д/Али. А о чем еще он так и не сказал ей? В его сознании заплясали воспоминания – каждое было отдельным и особым кусочком мозаики под названием «Долгие отношения с Лейлой», картины, в которой было много неисправимых трещин и утраченных фрагментов.
Подгоняемая водкой, курсировавшей по его организму, кровь стучала у него в ушах. Он прикрыл глаза, стараясь отгородиться от этого звука. Он ждал. Поскольку это не помогло, Саботаж откинул голову назад, словно пытаясь найти успокоение в небе. Наверху он обнаружил нечто странное – и лицо его вытянулось. С поверхности луны на него кто-то смотрел. Кто-то удивительно знакомый. Он щурился, пока его глаза не превратились в щелки. Это было его собственное лицо! Кто-то взял и нарисовал его на луне! Саботаж был так потрясен, что ахнул – изумленно, громко и хрипло, как самовар, который вот-вот закипит. Он сжал рот и прикусил внутреннюю часть губы, чтобы справиться с самим собой, но у него ничего не получилось.
– Вы видели луну? Это я на ней! – воскликнул раскрасневшийся Саботаж.
Налан перестала копать:
– Что это с ним?
Саботаж закатил глаза:
– Что со мной? Да ничего такого! Почему ты все время предполагаешь, будто со мной что-то не то?
Налан резко ахнула и, бросив лопату, направилась к нему. Взяв его за плечи, она осмотрела его зрачки и заметила, что они расширились.
Налан тут же обернулась к остальным:
– Он что, выпил?
Хюмейра с трудом сглотнула:
– Ему было не по себе.
– Понятно. – Налан поджала губы. – И что же он пил?
– Твою… водку, – ответила Зейнаб-122.
– Что?! Вы с ума сошли, что ли? Даже я с ней очень осторожна. Кто теперь будет с ним возиться?
– Я, – отозвался Саботаж. – Я сам справлюсь!
Налан снова схватила лопату:
– Только держите его подальше от меня. Я не шучу!
– Иди сюда, ко мне, – позвала Хюмейра, ласково притягивая к себе Саботажа.
Саботаж вздохнул устало и раздраженно. И снова его охватило до боли знакомое чувство, что его не понимают самые близкие люди. Он не особенно ценил слова, ожидая, что близкие смогут понять и его молчание. Когда ему приходилось говорить открыто, он часто делал намеки, когда требовалось признаться в чувствах, он маскировал их еще сильнее. Вероятно, все боятся смерти, но гораздо больше это делают те, кто всю жизнь притворялся и исполнял какой-то долг, кто всецело подчинялся нуждам и требованиям других людей. Теперь, достигнув возраста смерти отца, оставившего его маму одну-одинешеньку в провинциальном Ване со сплетнями соседей, Саботаж имел полное право задуматься о том, что́ останется после него, когда он тоже уйдет.
– Разве больше никто не видит меня на луне? – спросил Саботаж, раскачиваясь на пятках и колеблясь всем телом, словно рябь на воде.
– Тсс, дорогой мой! – попыталась унять его Хюмейра.
– Видели или нет?
– Да-да, – ответила Зейнаб-122. – Видели.
– А сейчас там ничего нет, – продолжал Саботаж; теперь его глаза смотрели вниз, а на лице отражалось отчаяние. – Раз – и нет. Именно это происходит, когда ты умираешь?
– Ты здесь, с нами.
Хюмейра открыла термос и предложила ему кофе.
Саботаж несколько раз глотнул, но не успокоился.
– Я говорил неправду, когда сказал, что это место меня не пугает. У меня от него мурашки по спине.