10 минут 38 секунд в этом странном мире

– Разумеется, нет, – ответила Зейнаб-122.

– А мне кажется, прекрасно, – упрямилась Лейла.

– Как ты можешь быть такой романтичной, дорогуша?! – наигранно рассмеялась Ностальгия Налан.

Время от времени она приходила навестить Лейлу, что нервировало Гадкую Ма. Закон ясно указывал на то, что трансвеститов в бордель нанимать нельзя, однако больше их никуда не брали, так что им приходилось искать работу на улице.

– А знаешь ли ты, сколько стоило это гигантское сооружение? И за чей счет его возвели? За наш!

– Иногда ты говоришь совсем как Д/Али, – улыбнулась Лейла.

– Кстати, о нем… – Движением головы Налан указала влево.

Повернувшись в сторону, Лейла увидела приближавшегося Д/Али: куртка его помялась, а сапоги тяжело стучали по тротуару, на плече висела тяжелая холщовая сумка, в руке торчал кулек, наполненный мидиями во фритюре.

– Это тебе, – сказал он, протягивая мидии Лейле.

Он знал, как она любила их.

Д/Али не произнес больше ни слова, пока они не оказались наверху и не закрыли за собой дверь. Он опустился на кровать, потирая лоб.

– У тебя все в порядке? – спросила Лейла.

– Прости. Я так себе. Они чуть не поймали меня.

– Кто? Полиция?

– Нет, Серые волки. Фашисты. Группировка, контролирующая этот район.

– Этот район контролируют фашисты?

– В каждом районе Стамбула есть две враждующие группировки – их и наша. К сожалению, здесь они превосходят нас по численности. Но мы боремся.

– Расскажи, что случилось.

– Я завернул за угол, а там Серые волки, целая толпа, орут и смеются. Я решил, что они празднуют открытие моста. А потом они увидели меня…

– Они тебя знают?

– Ну, в каком-то смысле мы узнаём друг друга, а если нет, то по виду догадаться легко.

Одежда имела политический смысл. Как и волосы на лице, особенно усы. Националисты носили их кончиками вниз, в форме полумесяца. У исламистов они были маленькими и аккуратными. Сталинисты предпочитали усы как у моржа, они выглядели так, будто никогда не знали бритвы. Д/Али всегда чисто брился. Лейла не знала, было ли это признаком его политических взглядов, а если и было, то каких именно. Она поймала себя на том, что пристально разглядывает его губы, розовые, правильной формы. Она никогда не смотрела на мужские губы и не делала этого специально, а потому это открытие озадачило ее.

– Они так за мной гнались, – продолжал Д/Али, не догадываясь, о чем она думает. – Я бы рванул быстрее, если бы у меня не было этого.

Лейла посмотрела на сумку:

– Что там?

Он показал ей. В сумке лежали сотни, если не тысячи листовок. Вытащив одну, Лейла принялась ее разглядывать. Полстранички занимал рисунок. Заводские рабочие в синих халатах под пятном света, падающего с потолка. Мужчины и женщины стояли бок о бок. Они выглядели уверенно, словно из другого мира, казались почти ангелами. Лейла выхватила еще одну листовку: шахтеры в ярко-синих комбинезонах, их лица покрывала сажа, а из-под шлемов смотрели большие мудрые глаза. Она быстро просмотрела все остальные листовки. На них были люди с решительными лицами и мощными мышцами, совсем не похожие на тех бледных и усталых рабочих, которых она каждый день видела в мебельной мастерской. В коммунистическом мире Д/Али все были коренастыми, мускулистыми и здоровыми. Она вспомнила своего брата, и сердце сжалось в груди.

– Тебе не нравятся эти картинки? – спросил он, наблюдая за ней.

– Нравятся. Это ты их нарисовал?

Д/Али кивнул. Вспышка гордости озарила его черты. Работы Д/Али, отпечатанные в подпольной типографии, разошлись по всему городу.

– Мы разбрасываем их повсюду: в кафе, ресторанах, книжных магазинах, кинотеатрах… Но теперь я встревожен. Если бы фашисты увидели листовки, то забили бы меня до смерти.

– Может, оставишь сумку здесь? – спросила Лейла. – Я спрячу ее под кровать.

– Не могу, это опасно для тебя.

– Кому придет в голову обыскивать это место, дорогой мой? – тихо рассмеялась она. – Не волнуйся, я присмотрю за твоей революцией.

В ту ночь, когда двери борделя были заперты и весь дом погрузился в тишину, Лейла достала листовки. Большинство проституток на ночь расходились по домам, у них были престарелые родители и дети, о которых надо было заботиться, и всего несколько женщин оставались в борделе. Чуть дальше по коридору кто-то громко храпел, а еще одна женщина что-то говорила во сне, голос у нее был слабый и просящий, хотя слова разобрать было сложно. Лейла снова села на кровать и начала читать: «Товарищи, будьте бдительны! США, немедленно прочь из Вьетнама! Революция началась. Диктатура пролетариата».

Она внимательно вчитывалась в слова, раздражаясь тому, что вся их мощь, их истинное значение по-прежнему ускользали от нее. Она помнила, с каким немым ужасом тетя смотрела на любой текст. Ее охватил приступ раскаяния. Почему в детстве ей так и не пришло в голову научить свою мать читать и писать?

– Мне хочется спросить тебя кое о чем, – сказала Лейла на следующий день, когда Д/Али снова пришел к ней. – Будет ли проституция существовать после революции?

Он непонимающе посмотрел на нее:


– Откуда такой вопрос?

– Мне стало интересно, что будет с нами, когда вы победите.

– С тобой и твоими друзьями ничего плохого не произойдет. Понимаешь, вы во всем этом не виноваты. Виноват капитализм. Нечеловеческий строй, дающий прибыль загнивающему империализму, буржуазии и их сообщникам, которые пользуются слабыми и эксплуатируют рабочий класс. Революция защитит ваши права. Ты ведь тоже пролетарий, представительница рабочего класса, не забывай об этом.

– Но вы закроете это место или оно так и будет работать? И что станет с Гадкой Ма?

– Здешняя хозяйка – всего-навсего капиталистка-эксплуататорша, ничем не лучше богачей, которые купаются в шампанском. – (Лейла ничего не ответила.) – Слушай, эта женщина получает доход, используя твое тело. Твое и других. После революции ее ждет наказание – справедливое, разумеется. Но мы закроем все бордели и очистим все кварталы красных фонарей. Они станут заводами и фабриками. Проститутки и те, кто сейчас работает на улицах, станут заводскими рабочими или крестьянами.

– Ох, это понравится не всем моим друзьям, – покачала головой Лейла.

Прищурившись, она словно пыталась разглядеть будущее – как Ностальгия Налан в открытом платье и на каблуках сбегает с кукурузного поля, где ее заставляют работать.

Похоже, Д/Али подумал о том же. Он несколько раз видел Налан и был под впечатлением от силы ее характера. Он не знал, что бы Маркс стал делать с такими людьми, как она. Да и Троцкий тоже. Д/Али не мог припомнить ни одного слова о трансвеститах, которые не хотят быть крестьянами, хотя книг он изучил немало.

– Я не сомневаюсь, что и для твоих друзей найдется подходящая работа.

Лейла улыбнулась, втайне наслаждаясь его страстной речью, однако слова, которые слетели с ее губ в ответ, не отражали этих эмоций.

– Как ты можешь верить во все это? Мне кажется, это похоже на фантазию.

– Это не фантазия. И не мечта. Это ход истории. – Д/Али скуксился и, похоже, обиделся. – Ты можешь заставить реку течь в другую сторону? Не можешь. История идет своим ходом в сторону коммунизма, неумолимо и логично. Рано или поздно он настанет, этот прекрасный день.

Увидев, как легко он расстроился, Лейла ощутила прилив любви к нему. Ее рука ласково опустилась на его плечо и удобно пристроилась там, словно воробышек в гнезде.

– Но если хочешь знать, у меня есть мечта. – Д/Али прищурился, не желая видеть лицо Лейлы в тот момент, когда она услышит его слова. – И она о тебе.

– Ах, неужели? Какая?

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Последовавшая за этим тишина была такой глубокой, что Лейла, не сводя глаз с Д/Али, слышала бормотание волн в порту – вода била по включившей двигатель рыбацкой лодке. Она попыталась вдохнуть, но ощущение было такое, словно воздух не дошел до легких, – так полна была грудь. А потом сработал будильник, и они оба поморщились. Недавно Гадкая Ма установила будильники в каждой комнате, чтобы по истечении часа у клиентов не было возможности остаться.

Лейла выпрямилась:

– У меня к тебе большая просьба. Пожалуйста, больше никогда не говори мне ничего подобного.

Д/Али посмотрел на нее:

– Ты злишься? Не надо.

– Послушай, есть такое, что ни в коем случае нельзя говорить в этом месте. Даже если ты не имел в виду ничего плохого, а я не сомневаюсь, что ты плохого не подразумевал. Но я хочу пояснить раз и навсегда: мне такие разговоры не нравятся. Мне они кажутся очень… неприятными.

На мгновение Д/Али будто растерялся:

– Я просто удивляюсь, что ты так и не заметила этого.

– Не заметила чего? – Лейла отдернула от него руку, словно от огня.

– Что я люблю тебя, – ответил он. – С той самой минуты, когда я впервые увидел тебя… на лестнице… в тот день, когда приезжал Шестой флот… помнишь?

Лейла почувствовала, как краснеют ее щеки. Лицо горело. Ей хотелось, чтобы он ушел, не говоря ни слова, и больше не возвращался. Пусть несколько лет все могло быть прекрасно, теперь она понимала, как болезненны могут быть эти отношения.

После того как Д/Али ушел, она приблизилась к окну и, несмотря на строгие указания Гадкой Ма, раздвинула занавески. Лейла прижала щеку к оконному переплету и устремила взгляд на одинокую березу и мебельную мастерскую – из тамошнего вентиляционного отверстия валил дым. Она представила себе, как Д/Али шагает к порту, как обычно, торопливой и твердой походкой, и мысленно провожала его преданным и влюбленным взглядом, пока он не исчез в темном переулке под каскадом салютов.



Всю ту неделю газино, концертные залы, и ночные клубы ломились от посетителей. Оживление в них принес праздничный оптимизм. В пятницу, после вечерней молитвы, Гадкая Ма отправила Лейлу на мальчишник, проходивший в особняке у Босфора. Всю ночь Лейла думала о Д/Али и его словах, и ее мучила такая необоримая подавленность, что она была не в силах подыгрывать и притворяться, казалась мучительно замедленной, заторможенной, словно ее только что вытащили из озера. Лейла ощущала, что хозяева недовольны ее работой и после наверняка пожалуются Гадкой Ма, и с горечью думала, что клоуны и проститутки не должны быть печальными, иначе кому они нужны?

Обратный путь она проделывала с большим трудом – ноги гудели от бесконечного стояния на высоких каблуках. Она умирала от голода, потому что ничего не ела со вчерашнего обеда. Никто даже не думал угощать ее на подобных вечеринках, а сама она никогда не просила.

Над крышами из красной черепицы и свинцовыми куполами вставало солнце. В воздухе чувствовалась свежесть, аромат надежды. Лейла проходила мимо еще спящих многоквартирных домов. Впереди, в нескольких шагах от себя, она заметила корзинку на веревке, которая свисала из окна верхнего этажа. Внутри было что-то вроде картошки и лука. Видимо, кто-то заказал их в ближайшем продуктовом магазине и забыл поднять наверх.

От какого-то звука она остановилась как вкопанная. Замерла, пытаясь расслышать. Спустя несколько секунд она уловила едва слышное всхлипывание и поначалу подумала, что ей показалось, ведь она не спала всю ночь. А потом разглядела бесформенный силуэт на мостовой, комок плоти и шерсти. Раненая кошка.

И тут кто-то еще увидел животное и стал приближаться с противоположной стороны дороги. Женщина. Своими добрыми карими глазами, которые чуть изгибались в уголках, острым носом и плотным сложением она очень напоминала птицу – птицу с рисунка какого-нибудь ребенка, круглую и задорную.

– С кошкой все в порядке? – спросила женщина.

Обе подались вперед и одновременно увидели: внутренности у животного вывалились наружу, кошка дышала прерывисто и с трудом, она была тяжело ранена.

Лейла сняла шарф, обмотала его вокруг кошки и осторожно подняла животное, придерживая одной рукой.

– Нужно найти ветеринара.