10 минут 38 секунд в этом странном мире

Баба́ никогда не бил Лейлу. Ни разу до этого и ни разу после. Пусть у него были недостатки, однако он никогда не проявлял ни физическую агрессию, ни бесконтрольную ярость. И он всегда будет винить дочку за то, что она вызвала в нем этот импульс, разбудила нечто мрачное и несвойственное его характеру.

Лейла тоже винила себя и продолжала делать это на протяжении долгих лет. Тогда она привыкла к этому – все, что она делала и думала, заканчивалось всепоглощающим чувством вины.

Воспоминания об этом дне настолько глубоко засели в ее памяти, что даже теперь, спустя годы, в металлическом контейнере для мусора на окраине Стамбула, когда ее мозг постепенно прекращал работу, она все еще помнила запах горячей дровяной печи и глубокой, всепроникающей грусти.





Семь минут




Мозг Лейлы продолжал бороться: она вспомнила вкус земли – сухой, мучнистый, горький.

В старом выпуске журнала «Хаят», который она украдкой взяла у Саботажа Синана, она увидела блондинку, обтянутую черным купальником, в черных туфлях на высоком каблуке; та радостно крутила пластиковое кольцо. Подпись под фотографией гласила: «В Денвере американская модель Фэй Шотт крутит хулахуп на своей тонкой талии».

Картинка заинтересовала обоих детей, хотя и по разным причинам. Саботаж удивлялся, зачем нужно надевать туфли на каблуке и купальник, чтобы просто постоять на кусочке земли с зеленой травой. А Лейлу привлекало само кольцо.

Ее сознание вернулось к той весне, когда ей было десять лет. Направляясь вместе с мамой на базар, она заметила нескольких мальчишек, гнавшихся за стариком. Поравнявшись с ним, парнишки с криками и со смехом мелом нарисовали вокруг старика какой-то круг.

– Он езид, – пояснила мама, заметив удивление Лейлы. – Он не сможет сам выбраться оттуда. Кто-то должен стереть этот круг.

– Ой, давай же поможем ему.

Выражение маминого лица свидетельствовало скорее о недоумении, чем о раздражении.

– Зачем? Езиды гадкие.

– Откуда ты знаешь?

– Откуда я знаю – что?

– Что они гадкие?

Мама потянула ее за руку:

– Потому что они поклоняются Сатане.

– С чего ты взяла?

– Все это знают. Они прокляты.

– Кто их проклял?

– Бог, Лэйла.

– Но разве не Бог их создал?

– Разумеется, Он.

– Он создал их езидами, а потом разозлился, что они езиды… Ерунда какая-то!

– Хватит! Идем!

На обратном пути с базара Лейла настояла на том, чтобы пойти через ту же улицу, – ей хотелось посмотреть, там ли старик. К ее величайшей радости, его там уже не было, а круг был частично стерт. Возможно, все это просто выдумка и он запросто вышел сам. А может быть, ему пришлось ждать, чтобы кто-то положил конец его заточению. Спустя несколько лет, увидев кольцо на талии блондинки, она вдруг вспомнила о том случае. Как один и тот же символ может отделять и изолировать одного человека и воплощать абсолютную свободу и блаженство для другого?

– Прекрати называть это кругом, – сказал Саботаж Синан, когда Лейла поделилась с ним своими мыслями. – Это хулахуп! И я попросил маму достать мне такой в Стамбуле. Я так умолял ее, что в итоге она заказала два – один нам, другой для тебя. Их только что привезли.

– Для меня?

– Ну, в общем, для меня, но я хочу отдать его тебе! Он ярко-оранжевый.

– Ой, спасибо! Но я не смогу его принять…

Саботаж был непреклонен:

– Прошу тебя… это ведь подарок…

– Но что ты скажешь маме?

– Ничего страшного. Она знает, как много ты для меня значишь. – И он густо покраснел.


Лейла сдалась, хотя прекрасно знала, что отец будет недоволен.

Принести хулахуп домой так, чтобы этого никто не заметил, – задача не из легких. Он не поместился бы ни в сумке, ни под одеждой. Лейла думала зарыть его под листьями в саду на несколько дней, но этот план был не слишком надежным. В конце концов она вкатила его через кухонную дверь, когда там никого не было, и быстро промчалась с ним в ванную. Там, перед зеркалом, она попробовала покрутить пластиковое кольцо так же, как американская модель. Это оказалось сложнее, чем она думала. Придется потренироваться.

Из музыкальной шкатулки собственного сознания Лейла выбрала песню Элвиса Пресли, певшего о любви на языке, которого девочка совершенно не понимала. «Tritme-nayz. Don-kiz-me-wans-kiz-me-twayz». Поначалу она не собиралась танцевать, но разве можно было воспротивиться Элвису в розовом пиджаке и желтых брюках? Эти цвета, такие необычные в их городе, особенно применительно к мужчинам, казались вызывающими, словно флаг бунтующей армии.

Лейла открыла шкафчик, где мама и тетя хранили свои туалетные принадлежности. Там среди пузырьков с таблетками и тюбиков с кремом покоилось сокровище – помада. Ярко-вишневая. Она щедро намазала ею губы и щеки. Девочка в зеркале выглядела совершенно чужой, словно смотрела сквозь замерзшее окно. В этом отражении Лейла на мгновение узрела некое подобие будущей себя. Она попыталась разглядеть, счастлива ли эта женщина, такая знакомая и невероятно далекая, однако образ испарился без следа, словно утренняя роса с зеленого листа.

Лейлу никто бы и не увидел, если бы не тетя, которая пылесосила ковровую дорожку в коридоре. Иначе Лейла услышала бы тяжелые шаги баба́.

Отец орал на нее – его рот стянуло, словно верхнюю часть мешка для обуви. Эхо его крика отлетало от пола, где всего несколько секунд назад Элвис демонстрировал свои характерные танцевальные движения. Баба́ сердито глядел на дочь с разочарованным выражением, которое стало таким привычным в последнее время.

– Чем это ты тут занимаешься? Скажи мне, откуда у тебя это кольцо?

– Это подарок.

– От кого?

– От друга, баба́. Ничего такого.

– Правда? Посмотри на себя – разве это моя дочь? Я тебя не узнаю́. Мы старались воспитать тебя приличным человеком. Поверить не могу, что ты ведешь себя как… шлюха! Ты что, такой хочешь вырасти? Чертовой шлюхой?

Грубое и резкое слово, которое он словно выплюнул в воздух, дрожью прошло по телу Лейлы. Она раньше его не слышала.

С того момента девочка больше никогда не видела хулахупа – ей было интересно узнать, что с ним сделал баба́, но спросить не решалась. Неужели он выбросил его вместе с мусором? А может, подарил кому-то? Или зарыл его где-то, превратив в очередной призрак, которых, как все чаще подозревала Лейла, в этом доме и без того было много?

Вот так круг – фигура, обозначавшая заточение для старого езида и свободу для американской модели, – стал печальным символом для девочки из восточного города.



Сентябрь 1963 года. Посоветовавшись со своим шейхом, баба́ решил так: если Лейла перестала слушаться, лучше оставить ее дома, пока она не выйдет замуж. Это решение было принято, несмотря на ее протесты. Пусть начинался новый учебный год и окончание школы не за горами, Лейлу оторвали от учебы.

В четверг днем Лейла и Саботаж в последний раз шли из школы домой. Мальчик плелся чуть позади нее с убитым видом, перекосившись от отчаяния, сунув руки в карманы. Ногой он то и дело пинал по дороге камушки, на его плечах болтался рюкзак.

Дойдя до дома Лейлы, они остановились у калитки. Некоторое время оба молчали.

– Нам пора прощаться, – сказала Лейла.

За лето она немножко прибавила в весе, и ее щеки слегка округлились.

Саботаж потер лоб:

– Я попрошу маму, чтобы она поговорила с твоим отцом.

– Пожалуйста, не надо. Баба́ это не понравится.

– Мне все равно. Он поступает с тобой несправедливо. – Голос Синана дрогнул.

Лейла отвернулась, потому что не могла видеть его слезы.

– Если ты больше не пойдешь в школу, я тоже не пойду, – сказал Саботаж.

– Не говори глупостей. И пожалуйста, не рассказывай об этом маме. Баба́ не будет ей рад. Ты ведь знаешь, они не ладят.

– А если я сам поговорю с твоими родителями?

Лейла улыбнулась, представив себе, сколько сил понадобится на это ее неразговорчивому другу и как непросто было ему предложить это.

– Поверь мне, от этого ничего не изменится. Хотя я очень тебе благодарна… правда.

У нее вдруг скрутило живот, и на мгновение она ощутила настоящие дурноту и дрожь, словно решимость, которая вела ее вперед с самого утра, вдруг улетучилась. Чувствуя себя в эмоциональной западне, Лейла всегда начинала действовать быстро, не желая продлевать муки.

– Ладно, мне надо идти. Еще увидимся.

Синан покачал головой. Юные неженатые люди противоположных полов могли видеться только в школе. И больше нигде.

– Мы найдем способ, – произнесла она, почувствовав его сомнения. Она слегка чмокнула его в щеку. – Ну же, улыбнись. Удачи!

Не оглядываясь, она помчалась прочь. Саботаж, который резко вытянулся вверх за последние месяцы и с трудом привыкал к новому росту, простоял без движения целую бесконечную минуту. Затем, сам не зная зачем, начал запихивать себе в карманы камушки, а потом и камни – все крупнее и крупнее, – ощущая, как усиливается тяжесть.

А Лейла тем временем отправилась прямиком в сад и уселась там под яблоней, которую они с тетей украшали полосками шелка и атласа. Балеринами. На верхних ветках до сих пор были видны полоски ткани, полощущиеся на легком ветерке. Она положила руку на теплую почву и попыталась ни о чем не думать. Потом сгребла в ладонь земли, сунула в рот и медленно пожевала. В горле стало кисло. Она загребла еще земли и на этот раз проглотила ее быстрее.